Впрочем, это все — не главное. Хотя и значит для нас больше, чем мы это показывать стараемся. Но не главное. Главное то, что «бывший егерь» это примерно то же, что «бывший человек». Я вот, просто не представляю, как это можно — не быть егерем. А кем же тогда быть, вообще?

Грустное это зрелище — егерь на пенсии. Ненормальное.

Не слышал я еще, чтобы егерь, по здоровью комиссованный, добром кончил — либо в гладиаторы подастся, либо в грабители, либо горькую запьет. Полгода-год — и нет человека. Сам себя сгрыз, даром, что его десять лет бестии сгрызть не могли.

По всему тому — не стал я всей правды говорить. Я же знаю, что нет у меня никакой «цыплячки». Впрочем, любой больной ею, то же самое говорит с пеной у рта — и не врет — сам себе верит. Ну и пусть. Пусть даже и «цыплячка» у меня. Лучше уж я в бою сгину, чем на пенсии — уж я постараюсь никого своей смертью не подставить. Рассказал я всё, как было, вплоть до того момента, как очнулся, к столбу наказаний привязанный. А потом усмехнулся, продемонстрировал унгву (так все время в кармашке и пролежавшую) и закончил:

— Ремни разрезал, собрался кое-как и — к речке. Хорошо, что логова они в своей привычке обустраивают — у воды. Я с ходу из ручья на дерево запрыгнул, на верхушку залез и сидел два дня.

Дерек хмыкнул.

— Повезло тебе. Местные на этот фокус уже не ведутся. Злюка рассказывал — на западной границе отправил он людей в засидку над рекой, так верги тамошние, следы у воды обнаружив, первым делом ветки, над водой свисающие обнюхивают и осматривают, а уж потом по берегам ищут.

— Повезло мне, — согласился я, — так новы ж.

Покивал Дерек задумчиво, пожевал губами. И не скажешь по нему — напрягла его чем — нибудь концовка моего рассказа, или нет. Да я к его лицу и не присматриваюсь особо — еще заметит и задумается. Sapienti sat[9].

— Ясно. Давай теперь сухую выжимку. Что в них нового?

— Повадки у них другие, с этого начну. Хотя бы то, что они меня — с наветренной стороны тропили. Хитрить не стесняются, и ума на хитрости хватает. Да уже то, что я камнем по башке получил…

— Это не их хитрость, а твоя глупость, — Дерек перебивает, — но мысль я понял. Будем иметь в виду. Дальше.

— На имперском они свободно разговаривают, — говорю я. Сена хмыкает недоверчиво.

Рассказ мой он весь слышал, но все равно поверить не может.

— Вообще без акцента, — настойчиво говорю я, — лидийцы или германцы какие и то по — имперски хуже говорят.

— Это ж всю глотку перекроить надо, — ворчит Сена, — и зачем это им?

— Сами не сказали, а спросить я не догадался.

Дерек ухмыляется краем рта, а я ведь — и в самом деле просто не догадался. Возможно, что отличное произношение и знание людского языка — не прихоть их зверобогини, а какой-то смысл в себе несет.

— В драке как? Двумя словами — сильнее прежних? И насколько?

— Сильнее. Намного. Опыта реального у них пока мало, а скорее всего, и вовсе нет. Одно только это меня и спасло. Опыта поднаберутся — беды нам с ними будет.

— Значит, нельзя им давать опыта набираться. Еще что?

— Глаза крупнее, голова больше, осанка прямее. На пальцах, похоже, по суставу добавилось — ножи они теперь не в пример ловчее держат, что прямым хватом, что обратным. И — мои все с ножами были, но я позже, уже с дерева, видел, как один верг с мечом, у меня отобранным, упражнялся — и не сказать, что у него плохо получалось.

— Хорошие новости есть? — спрашивает, заметно помрачневший, Дерек.

— Нет… — я задумываюсь, — хотя… вот: раз у их самок теперь по два соска, так и щенков в помете поменьше будет. Как у людей.

— Именно, что как у людей, — мрачно кивает Дерек, — заметь, это совершенно не мешает им плодиться так, что тараканы завидуют.

Я только плечами пожимаю. Характерная оговорка, кстати. «Им». Не «нам», а «им». Уже не в первый раз я замечаю, как егеря себя неосознанно от рода людского отделяют. Среди молодых такого нет, а вот среди старых и опытных — чаще частого. Даже за собой замечаю. Вот только не пойму никак — отделяя себя от людей, кого мы за новый вид бестий считать начинаем — людей или нас самих, егерей?

— Ладно, — Дерек встает, давая понять, что разговор окончен, и решение им принято, — Шелест, сколько рыл в клане?

— Тридцать одна лежка, — говорю я, — но, похоже, они в них теперь посвободнее спят. Место у меня не слишком удобное для наблюдений было, но — как бы не парами даже. Так что — не больше сотни, я думаю. А то и полсотни даже.

— Лучше будем считать, что полторы. Сена, сходи в свою казарму, приведи ко мне пяток лейтенантов. Наберешь?

Сена кивает.

— Медведь здесь, Красный здесь, Хорек тож…

— Иди, — прерывает его капитан. Сена, кивнув, замолкает и выскакивает из палатки.

— Покажи на карте логово, — капитан вынимает из-под стола свиток и разворачивает его.

Карта большая, на столе не умещается, и концы свитка скатываются со стола вниз.

— Показать? — удивляюсь я, — я просто привести могу туда…

— Ты туда не пойдешь. Новы в логово все равно больше не вернутся, так что толку там от тебя не больше, чем от кого другого. У меня для тебя другое задание — под Ганнеком гнездо гиттонье образовалось, туда Малыш на завтра уже сквад собрал, но так теперь вышло, что сквад есть, а лейтенанта у него — нет. Вы ж с Малышом друзья вроде? Вот и пойдешь за него.

Я нахмурился. Малыш — парень с улыбчивым лицом деревенского дурачка и фигурой вставшего на задние ноги быка-трехлетка — был другом практически всем. Инстинкт самосохранения просто требует иметь такого в друзьях, а не во врагах. Другое дело, что мне Малыш был должен сотню драхм и, признаться, я на этот долг рассчитывал. Я ж кошелек свой на сохранение не оставил, когда в Ольштад направлялся. А верги его с меня зачем-то сняли — уж и не знаю, зачем. Случись вергу зайти в лавку или таверну, деньги у него попросят в последнюю очередь. И вот если с Малышом беда какая приключилась, то на ближайший месяц придется мне поясок потуже затянуть.

— А что с ним?

— У доктора он лежит, с дурной болезнью… герой-любовник.

Я хмыкнул. Вообще-то, против гиттонов принято бойцов поздоровее посылать — вот вроде того же Малыша. Но, во-первых, в нашем деле гран мозгов фунта мышц стоит, и, с этой стороны, в своей способности Малыша заменить я ничуть не сомневался — уж не в обиду ему будь сказано. А во-вторых, выносливость там много важнее силы, а на выносливость я никогда не жаловался. Я, вообще, двужильный.

— Ладно, на гиттонов, так на гиттонов. Когда?

— Завтра с утра. Покажи логово и иди, собирайся.

— Мне собраться — только подпоясаться, — говорю я и тыкаю пальцем в разложенную карту, — вот тут, где речка под горой петлю делает. О!

Я таращу глаза, тру их, но надпись не исчезает. Речка шириной в два шага, журчание которой я слушал битых двое суток, оказывается, носит гордое название «Фатум».

— Ну и название! А ведь и вправду… Интересно только, добрая эта судьба, или злая?

— Ерунда, — Дерек фыркает, — просто совпадение. Егерям, хоть все леса, реки и горы мира так обзови — всё в тему будет.

— Наверное, — соглашаюсь я и выхожу из палатки, пока еще чего-нибудь не ляпнул. Ничего себе — «просто совпадение». Но не буду же я это Дереку доказывать, после того, как полчаса за нос его водил. А это, кстати, хорошо, что новами моими без меня займутся.

Глядишь, и рассосется проблема сама собой.

Зашёл я в казарму, огляделся. Кто спит, кто, на нарах сидя, амуницию чинит; десятка четыре егерей, кругом на полу усевшись, слушают играющего на лютне Парса по кличке Пан — хорошо это у него получается. Настолько хорошо, что, несмотря на всем знакомый мотив — «В краю далёком» — никто подпевать и не пытается. В темном углу, за нарами, пара компаний в кости режутся («на интерес, разумеется, господин лейтенант») — с подобающим делу азартом, ужимками и размашистыми движениями, но — негромко, чтобы другим не мешать. Обычный вечер, короче. Навскидку тут с пол-кохорсы, не больше: вечернее построение было уже два часа тому, а устав хоть отлучек из казармы и не поощряет, но и не запрещает. Посему все, кто желание и, (что немаловажно) возможность имеют — разбрелись по городским квартирам. Так-то, чтобы сквад свой собрать, следовало бы мне на утреннее построение прийти, но есть у нас традиция крайнюю ночь перед маршем в казарме проводить. Поэтому я прошёл вперёд и громко свистнул, внимание к себе привлекая. Разговоры затихли; егеря зашевелились, головы ко мне поворачивая, только Парс, глаза полузакрыв, так и продолжил перебирать струны: «… в том краю далёком, поздней весной, зацветут гиацинты под тенистой сосной…». Хорошо играет.