Мадлен прошла по Лондон-роуд, свернула на узкую улочку и направилась в сторону Фэрфилд-парка. Дорога была ужасно крутой, тротуар от проезжей части отделяли ржавые перила, а там, где дорожное покрытие износилось, в огромных выбоинах проступала булыжная мостовая, вымощенная еще много веков назад. Для середины мая было на удивление жарко, и, несмотря на то что уже было начало седьмого, ей пришлось раз-другой остановиться. Давал о себе знать застарелый перелом лодыжки — последние несколько недель выдались слишком тяжелыми. Пробежки вдоль канала, периодические занятия йогой и — изредка — зарядка во внутреннем дворике практически сошли на нет. Все свободное время, когда Мадлен не работала в клинике, она проводила в студии. Но навязчивое желание рисовать было не просто способом отвлечься или направить энергию в нужное русло. Словно какая-то высшая сила завладела Мадлен, вынуждая ее закончить картину. Она даже использовала быстросохнущие акриловые краски вместо масляных, что позволяло наносить слой за слоем, не ожидая, пока высохнет предыдущий. Минувшей ночью, в три часа, она с облегчением нанесла на «Распятие» последние мазки. Она признавала, что это необычайно зловещая картина, и следовало бить тревогу, раз подобные образы всплывают из подсознания. Неудивительно, что маму так беспокоили муравьи. Она, должно быть, видела, что они завладели мыслями Мадлен. Или это Росария своей извращенной силой заставила дочь написать ужасную картину?

Она вышла на дорогу пошире, обогнула холмы, миновала ряд небольших магазинчиков, на перекрестке свернула налево и пошла под гору. Около узкой полоски зелени она остановилась и огляделась. Если это Фэрфилд-парк, то она уже близко. Хорошо, что Рэчел хотя бы указала свой адрес и номер мобильного. Ее дом оказался крайним, у северного входа в Фарингдон-парк. Место было необычайно красивым, отсюда открывалась панорама Вата, но сам дом выглядел непривлекательно — один из практичных типовых домов, которые строили в шестидесятые годы, со встроенным гаражом на первом этаже. Дом Рэчел давно пришел в упадок: на оконных рамах облупилась краска, а ворота покосились и висели на одной петле.

У Мадлен был повод — паспорт. Документ уже три дня лежал в ящике письменного стола в ее клинике, и до сих пор им никто не поинтересовался. Она покажет его Рэчел и спросит, почему Сашин паспорт прислали в конверте, адресованном Мадлин Фрэнк. Она ожидала, что их беседа приведет к тому, что Рэчел объяснит причину, по которой прекратила посещать сеансы психотерапии. Но положа руку на сердце, Мадлен хотелось хоть одним глазком взглянуть на Сашу и Рэчел. Она надеялась, что это рассеет ее мучительные сомнения.

Она миновала ржавые ворота, подошла к входной двери и позвонила. Через матовое стекло она видела очертания крошечной прихожей и лестницу, ведущую в жилые комнаты. Похоже, весь первый этаж занимал гараж.

Через минуту она еще раз позвонила в дверь и уже собралась было уходить, когда услышала шаги. Кто-то спускался по лестнице. Дверь распахнулась. Это была Рэчел. На ее лице были написаны страх и тревога, а когда она поняла, кто пришел, ее настроение, казалось, стало совсем никудышным.

— Ой, это вы! — выдохнула она.

Мадлен заметила смущение хозяйки. Интересно, кого она ждала? Рэчел выглядела взъерошенной, волосы всклокочены. Синяки сошли, но она все еще была бледной.

— А кого вы ожидали?

— Зачем вы пришли? — напряженным голосом спросила Рэчел.

Мадлен растерялась. Она не ожидала такого приема, но Рэчел явно находилась на грани срыва. Вероятно, любой звонок в дверь таил в себе угрозу. И прежде всего, если это будет любовник-сутенер, стремящийся выкрасть у нее сына, мужчина, который не остановится ни перед чем, лишь бы достичь желаемого.

— Не обращайте на меня внимание, — попросила Рэчел. — Все дело в паспорте? Ведь вы поэтому пришли?

Мадлен полезла в сумочку, вытащила конверт и протянула его Рэчел.

— Слава тебе, Господи! — Рэчел долго смотрела на конверт, но брать его не спешила. Наконец она сказала, не поднимая глаз: — Мадлен, пожалуйста, пусть он останется у вас! Я знаю, что прошу слишком многого, но не могли бы вы спрятать его куда-нибудь подальше?

— Думаю, что могу. — Мадлен снова опустила конверт в сумочку. — Вы не хотите мне ничего объяснить?

— Все слишком запутанно. Если не можете его оставить, я не обижусь.

Мадлен подождала, но дальнейших объяснений не последовало.

— Я могу зайти на минутку?

Казалось, Рэчел заколебалась, потом все же отступила в маленькую прихожую. Она явно не собиралась приглашать гостью в дом. Мадлен вошла, но в прихожей негде было развернуться — ситуация стала еще более неловкой.

— Вы, по-видимому, решили прекратить посещать сеансы, Рэчел?

— Прошу прощения, — извинилась Рэчел. — Я знаю, что поступила малодушно, не предупредив вас, но я просто не могу.

Мадлен вгляделась в ее лицо.

— Что именно не можете?

— Ну, понимаете… копаться в прошлом. — Она пожала плечами. — Послушайте, ничего ведь не изменилось.

— Я с вами не согласна. По-моему, мы достигли определенных результатов. Любое стоящее дело требует пота, крови и слез. — Мадлен попыталась улыбнуться, но зубы ее не слушались.

Рэчел натянуто засмеялась.

— Я повидала столько пота, крови и слез, что сыта ими по горло. Зачем мне лишние страдания?

Она права. А действительно, зачем? Несмотря на веру Мадлен в силу психотерапии, в душе она понимала нежелание пациентов ворошить прошлое, рыться в грязном старом белье, а потом с любопытством его рассматривать, пытаясь выяснить причину тревоги. Неужели она ищет словесного подтверждения тому, что они никогда больше не найдут взаимопонимания? В душе у Мадлен боролись противоречивые чувства: ее грызли сомнения в отношении пациентки, которой она, по идее, обязана была помогать. Даже если все окажется лишь плодом ее воображения, это явно помешает дальнейшему лечению.

— Ладно, Рэчел. Должна признаться, я расстроилась, что вы бросили сеансы. Но, похоже, это мои проблемы. — Она придвинулась чуть ближе и положила руку Рэчел на плечо. — У вас все в порядке?

Рэчел отступила…

— Пытаюсь выжить.

Она толчком открыла дверь, всем видом показывая, что разговор с глазу на глаз окончен. Мадлен не оставалось ничего, кроме как уйти.

— Если захотите поговорить, если нужна будет помощь, вы всегда можете передумать. Вы взвалили на себя непосильную ношу. Если я понадоблюсь, можете на меня рассчитывать.

— Ладно, буду иметь в виду, спасибо.

Рэчел выглянула на улицу и тревожно огляделась. Потом посмотрела на Мадлен. Казалось, она собиралась что-то спросить.

— Да? — подтолкнула ее Мадлен.

Рэчел заколебалась, но потом покачала головой.

— Ничего. Я скоро позвоню насчет паспорта. Обещаю.

— Вы хотите, чтобы я…

Но Рэчел уже захлопнула дверь.

Мадлен вышла за ворота и в смятении остановилась. Куда идти? Справа дорога примыкала к парку, и там была старая узенькая калитка. Она вошла в парк.

Рука сама опустилась в сумочку и нащупала паспорт. До этого Мадлен полагала, что сама Рэчел отправила его ей на хранение, но очевидно, что паспорт прислал кто-то другой. Человек, который не знал, как правильно пишется ее имя. Скорее всего, иностранец. Она должна была спросить у Рэчел, что это значит. Кто этот человек, которому теперь известно место ее работы? Внезапно от этой мысли ей стало тревожно. Она еще могла вернуться и задать этот вопрос Рэчел. Или опустить этот чертов паспорт в почтовый ящик…

Но она не сделала ни того ни другого.

Здесь была детская площадка, сейчас безлюдная. Казалось, парк используется в основном собачниками. Три пса неопределенной породы гонялись друг за другом, а хозяева безуспешно пытались подозвать их к себе. Какая-то женщина с двумя вест-хайлендскими терьерами на поводке, явно нервничая, пыталась обойти шумную свору. Мадлен крепче прижала сумочку к себе и пошла по лужайке.

В дальнем конце парка она миновала две одинокие фигурки, которые, согнувшись, искали что-то на земле. Маленький мальчик и подросток. Подойдя ближе, Мадлен увидела, что подросток на самом деле девушка в шерстяной шапочке с кисточкой. И это несмотря на жару. Мадлен улыбнулась. В их позе было столько знакомого: она все детство провела на четвереньках, рассматривая муравьев.