Она пересекла площадь и прошла через маленький дворик, главной достопримечательностью которого был огромный платан. Здесь расположилась «Хрустальная таверна», маня подкрепиться пинтой пива и сигаретой, но в пабе теперь не разрешалось курить. И это называется цивилизацией!

Она отвернулась от паба и вошла в узкий проход между историческими зданиями. Первые этажи были заняты бесчисленными маленькими нарядными кафе, но войти в них у нее не хватало смелости (да и красоты тоже). Кабинет психотерапевта находился над одним из этих кафе, один пролет вверх по шаткой лестнице. Сама клиника располагалась в обветшалой квартире, лоск которой придавало обилие растений и приглушенное освещение. И все же кабинет, без сомнения, находился в самом модном районе города.

Приемная представляла собой маленькую комнату с четырьмя креслами и тронутой хиппи Сильвией, устроившейся за письменным столиком, которая предложила Рэчел чашечку чая, чтобы согреться. Это было очень мило с ее стороны, и Рэчел с благодарностью приняла предложение, но недоверие к секретарше не исчезло. На лбу у нее словно было написано «Я внимательная, но строгая» — одна из тех, кто должен всех опекать, но не может перестать придираться. Рэчел присела в кресло и обхватила кружку руками, стараясь не встречаться с Сильвией глазами. Больше в приемной никого не было, а разговаривать Рэчел не хотелось. Мыслями она вернулась к предстоящему сеансу, третьему за несколько недель. Все идет совсем не так, как она запланировала. Она теряет контроль над ходом вещей, но в то же время ей было приятно, когда Мадлен пускала в ход маленькие хитрости, чтобы разговорить пациентку. Разве из этого выйдет что хорошее? Неужели именно этого она хочет?

Как Рэчел и предполагала, секретарша не сумела продержаться и полминуты.

— Господи боже, — воскликнула она, — да ваши руки совсем посинели!

— Плохо циркулирует кровь, — пробормотала Рэчел.

— Вы должны попробовать гинкго. Это что-то невероятное!

— Что?

— Одно южноамериканское целебное растение. Настоящая бомба, а не лекарство.

— Хорошо, дадите как-нибудь затянуться. — Рэчел поставила чашку на журнал, лежащий на столе. — По правде сказать, я собираюсь выкурить сигарету.

У Сильвии на столе зазвонил телефон, и она предостерегающе подняла руку.

— Забудьте о сигарете, мисс Локлир, Мадлен готова вас принять.

— Только «мисс» не нужно, ради бога!

— Что, простите?

Мадлен больше не протягивала Рэчел руку для рукопожатия. Трудно сказать, был ли в этом какой-то особый смысл. Рэчел тоже не протянула руки, хотя было что-то успокаивающее в прикосновении женщины, которая должна о тебе заботиться (за твои-то кровные!).

Они сели. Повисло продолжительное молчание, во время которого Рэчел разглядывала своего доктора. На Мадлен была черная юбка-карандаш и хлопчатобумажный свитер с национальным орнаментом изумительных оттенков кремового, шоколадного и кофейного, таких насыщенных, что даже хотелось его съесть. Несмотря на эту непринужденную элегантность, возникало ощущение, что она лучше всего чувствует себя в мятых джинсах и старой рубашке. Из-за густых, непрореженных бровей и непослушных черных кудрей она не выглядела домашней и уютной, как будто ее родной стихией был лес, а не этот душный кабинет. Да, было в ней что-то странное, почти дикое. Может, это сквозило в ее манере двигаться — одновременно медленно и напряженно. Гладкая, как у младенца, кожа превосходного бронзового оттенка. Глаза темные, глубокие, как будто она могла видеть собеседника насквозь, и до неприличия длинные ресницы.

— Что происходит? — поинтересовалась Мадлен.

— Почему вы спрашиваете?

— Вы так на меня смотрите…

— И что? — резко ответила Рэчел. — Сколько вам лет?

Мадлен ткнула себя пальцем в грудь.

— Мне?

Рэчел театрально подвела глаза.

— Да, вам.

— А что? Это важно?

Рэчел подумала, прежде чем ответить.

— Интересно, большая ли между нами разница в возрасте. Я дала бы вам лет тридцать девять, сорок.

— Нет, — сказала Мадлен. — Между нами пропасть в целых десять лет.

— Правда? Вы шутите!

Мадлен улыбнулась.

— Если вы спросили из боязни, что я вас не пойму, то мне кажется, что пропасть не такая уж большая.

— Моя мать была уже в возрасте, когда родила меня.

Мадлен промолчала, ожидая, что она начнет говорить о Дотти. На прошлом сеансе она искусно надавила на Рэчел, желая больше узнать о ее матери. А рассказывать было нечего. Рэчел уже упомянула, что мать умерла, когда ей исполнилось двенадцать. Дотти была прекрасной матерью — старомодной, нежной, но немного беспокойной и чересчур заботливой.

— Расскажите о ней, — подтолкнула ее Мадлен.

— Мы уже на прошлой неделе обсуждали мою мать. Давайте не будем понапрасну тратить мои деньги на то, что не имеет отношения к причине, которая привела меня сюда.

— Хорошо, — согласилась Мадлен с легким оттенком раздражения и нарочито небрежно откинулась на спинку кресла. — О чем вы хотите поговорить сегодня?

— Неужели я должна напоминать вам, зачем пришла сюда? — сердито заявила Рэчел. — Антон! Как мне излечиться от этого ублюдка и привести свою жизнь в порядок.

— Это вы постоянно повторяете. — Внезапно Мадлен подалась вперед и пристально взглянула прямо в глаза пациентке. — Но я вам не верю. Это мало похоже на правду.

«Мало похоже…» Рэчел чувствовала, как в душе поднимаются страх и злость. Что же еще предпринять, чтобы сеанс продолжался? Может, пришло время испытать терпение ее терапевта?

— Ладно, хорошо. Наверное, я должна вам кое-что рассказать о себе и об Антоне. Не совсем приятное. Вам не понравится.

— Все же попытайтесь.

— Тогда держитесь!

Рэчел шумно вздохнула. Она не помнила дату, но хорошо помнила день, когда впервые встретилась с Антоном. Была среда. Она работала в лондонском Ист-Энде,[12] у «Голодного Гарри»…

Она взглянула на Ирен, которая мыла пол. Жаль, что она выглядит, как мужик в юбке. Коротко стриженные сзади и по бокам, красивые белокурые волосы, голубые, как у ангела, глаза и немного коренастая фигура. Ирен иногда ходила в спортзал, и ее клетчатая рубашка чуть не лопалась на накачанных плечах.

Через три дня после того как Рэчел получила эту работу, Ирен подошла к ней сзади и обняла, когда Рэчел делала булочки с сыром. Она взяла Рэчел за запястье и сказала:

— Смотри, дорогуша, как это делается.

Свободной рукой она разложила булочки вдоль стойки и провела рукой Рэчел с ножом для масла прямо над ними. Рэчел не возражала, это казалось дружеским, почти материнским жестом со стороны Ирен. Однако когда та отпустила руку и обхватила ее за талию, Рэчел поняла, что все неспроста. Но она так хотела, чтобы ее любили, что не стала возражать…

Они отправились выпить и чудесно провели время. После пошли к Ирен, зажгли свечи и снова пили красное вино. У Ирен была собственная квартира-студия в большом многоквартирном доме, совершенно не похожая на нору, где жила Рэчел.

Оказавшись в постели, Рэчел растерялась, но все, что делала Ирен, ей нравилось. Совсем не похоже на занятие любовью с мужчиной: мягко, плавно, начало и конец перетекают друг в друга. Без грубости, усилий и резких толчков. Было очень приятно, но никаких фейерверков, которых она ожидала. Тогда она впервые испытала оргазм. Рэчел не считала себя лесбиянкой, но, черт побери, если с женщиной она чувствует себя так прекрасно, в такой безопасности, то время от времени будет заниматься любовью с Ирен. Она была молода, ей хотелось новых впечатлений, хотелось чувствовать вкус жизни. Что в этом плохого?

Они были знакомы всего пять недель, когда их жизнь круто изменилась. По причинам, которые Ирен не желала обсуждать, она лишилась квартиры (что-то связанное с арендой). Идти ей было некуда, и она перебралась в каморку к Рэчел. В комнатушке стало совсем тесно, к тому же Дейн и Линн, соседки Рэчел, безжалостно насмехались над ней за спиной у Ирен.