— Слушай меня, — тихо, но твердо говорила мама, а Тамара, лежа в постели, представляла, как отец в ответ покорно кивает головой, сидя, ссутулившись, напротив жены. — Общий подарок от коллектива — это ерунда. Подаришь ему отдельно от себя, я еще подумаю, что именно, время пока есть.
— Но, Региночка, Кулемин может подумать, что я лизоблюд… Да и перед коллективом неудобно…
— Что значит — лизоблюд?! — Мама слегка повышала голос. — Поменьше читай свой дурацкий «Крокодил», лучше вспомни, что только благодаря Кулемину ты съездил в Польшу! Вполне мог послать на то совещание Рудницкого, а послал тебя… Надо быть благодарным, это ценится… А коллективу знать про отдельный подарок не обязательно… Надо же, что выдумал: лизоблюд! А хотя бы и так? Ты, Кропотин, запомни: самый умный человек не в состоянии устоять перед особыми знаками внимания, так же как и перед лестью! А ваш Кулемин, хоть и дожил до круглой даты, далеко не самый умный…
Мамин голос звучал все тише и тише. Отдельных слов Тамара уже не различала, отдаваясь на волю сонных волн, уносящих ее в смутные, но приятные и спокойные сны, ночь пролетала быстро, как одна минута, а все утра того времени помнились ей позднее солнечными и теплыми. Словно в Москве тогда не было ни осени, ни зимы, а царило одно сплошное лето.
У всех пятнадцатилетних девочек на свете есть свои секреты, делятся которыми только с подружками. Но Тамара и тут была исключением. Во-первых, никаких подружек у нее не водилось: зачем, если есть мама — умная, красивая, надежная, всегда готовая дать дочери мудрый совет. Во-вторых, и секретов-то толком тоже не было.
Училась Тамара хорошо, а что касается мальчиков… Конечно, за ней, унаследовавшей мамину красоту, парни бегали — и еще как! Однако девушка была целиком и полностью согласна с Региной Михайловной в том, что «растрачивать» свои чувства на кого попало просто-напросто нет смысла. Одно дело сходить в кино или на танцы с кем-нибудь разок-другой. Другое — ходить туда все время с одним и тем же поклонником. Это накладывает на девушку определенные обязательства, а все мужчины — собственники… Неприятностей в конце концов не миновать!
То, что мама абсолютно права, Тамара и так знала. Но окончательно убедилась в этом на втором курсе университета, впервые в жизни влюбившись, как ей тогда показалось, без памяти и навсегда.
Обнаружив это, Регина Михайловна и тут оказалась на высоте. Мальчик по ее инициативе был приглашен в дом и встречен со всем возможным гостеприимством. После чего впервые в жизни на взволнованный вопрос дочери «Ну как он тебе?!» Регина Михайловна не ответила.
— Девочка моя, — сказала она, тщательно моя посуду после «званого обеда», — дело не в том, как он мне. Дело в том, как он тебе. У меня единственная просьба — не позволяй вашим отношениям заходить слишком далеко… Ты ведь понимаешь, что я имею в виду?..
Конечно, она понимала. Но… В первый и в последний раз в жизни не послушалась маму. И неприятность не заставила себя ждать. История вышла самая что ни на есть банальная, можно даже сказать — пошлая. Особенно ужасным был финал: узнав, что Тамара беременна, «возлюбленный», предварительно объяснив девушке свою неготовность жениться в слишком юном возрасте, просто исчез из ее окружения, переведясь на аналогичный факультет в Питер.
Ни укорять дочь, ни напоминать о том, что предупреждала ее, Регина Михайловна не стала. Вместо этого со свойственной ей энергией и заботой нашла «самого лучшего» в Москве доктора, «самое лучшее» из имеющихся обезболивающее средство и сделала все, для того чтобы операция прошла для Тамары без дурных последствий. А в том, что в результате ее дочь сделалась бесплодной, ни вины Регины Михайловны, ни даже вины «самого лучшего» доктора не было: такой уж оказался у Тамары организм. Предвидеть это заранее не мог никто…
Никто, включая отца, о случившемся не узнал. Отлежавшись под предлогом гриппа целую неделю дома, Тамара вернулась к учебе совсем другим человеком — навсегда оставившим позади беззаботность юности. Шел 1993 год. И в нем же, ставшем, как выяснилось много позже, роковым для их семьи, и произошла основная перемена в жизни Кропотиных.
…Осень в том году выдалась теплая, ясная, солнечные лучи, в которых купалась столица в конце сентября, куда более приличествовали жаркому августу. Занятия в университете еще не вошли в полную силу, и Тамара в тот день явилась домой рано, почти сразу после полудня. Открыв двери своим ключом, она недоуменно замерла на пороге, словно споткнувшись о громкие голоса, доносившиеся из гостиной, исполнявшей заодно роль родительской спальни. Точнее — голос. Совершенно незнакомый, произносивший слова на одесский лад.
— Слушай сюда! — говорил неизвестный с интонациями из анекдотов. — Когда говорят умные люди — а видит Бог, моя сестра всегда была женщиной с головой, — не надо суперечить, Волька!..
«Волька», то бишь Владимир Александрович Кропотин, пробормотал в ответ что-то неразборчивое.
— Нет, ты суперечишь! — возразил ему незнакомец. — Деньги не вопрос… Конечно, в определенной мере. Как думаешь, что я здесь делаю? Я что, по родине стосковался, что сюда явился?.. Другой вопрос, в России сейчас для бизнеса времени лучше не бывает…
— Монечка, да ты ешь, ешь! — послышался голос матери. — Говори, но и кушать не забывай, ты ж с дороги!
Тамара только сейчас обратила внимание на огромный чемодан на колесиках, приткнувшийся в углу прихожей. Вот это да! Неужели дядя Соломон, старший мамин брат, выехавший в Израиль еще до Томиного рождения, действительно, как и обещал уже около года, вернулся?!
Девушка сбросила туфли и кинулась в гостиную. Она столько слышала от мамы о ее любимом старшем брате! В детстве он был в Тамарином представлении личностью абсолютно мифической и таинственной: тайной и чем-то праздничным, «сюрпризным» веяло от необыкновенных на вид голубых конвертов, сплошь заклеенных нарядными марками с непонятными, похожими на иероглифы буквами и замечательными картинками. Чтение писем от дяди Соломона, или, как звала его мама, Мони, было еще одним семейным обрядом.
Вначале мама прочитывала письмо сама. А вечером, когда папа возвращался с работы (всегда в одно и то же время), сразу после ужина Регина Михайловна убирала посуду в раковину, но не мыла ее сразу, как обычно. А Тамара и отец не уходили из-за стола, а устраивались поудобнее, чтобы послушать, как мама будет читать дяди-Монино письмо вслух…
Неизвестно, каким представлялся ей мамин брат в жизни. Но уж точно не таким, каким оказался. Соломон Михайлович был чрезвычайно, почти неправдоподобно толст и ни капельки не походил на свою сестру. Ну разве что глаза такие же большие, темные и миндалевидные, как у мамы. Но на его лице с крупными чертами и увесистым носом они напоминали почему-то две черносливины. Впрочем, если дядюшкина внешность поначалу чем-то и разочаровала племянницу, спустя полчаса Тамара уже была от него в полном восторге.
Соломон Михайлович Кац оказался не только удивительно веселым, но и очень энергичным, шумным человеком, к тому же племянница с первого взгляда привела его в искреннее восхищение.
— Ай, какая же она у тебя красавица! — обращался он, конечно, к сестре. — Ты глянь, глянь, она ж копия наша мама в молодости, а мама была настоящей красавицей! И умницей… Регина, она у тебя умница?.. Ну да, что я спрашиваю, если и так видно, что умница!..
К разговору, прерванному появлением Тамары, они, на этот раз вчетвером, вернулись уже вечером — за ужином.
Дядя Моня знал, что делал, когда ехал назад в Россию, и главная цель, как выразился он сам, «вразумить зятя». По профессии Соломон Михайлович был специалистом по обработке алмазов. А муж сестры, как ему было хорошо известно, много лет трудился в тресте, непосредственно связанном с якутскими алмазами. Даже одной его, Мониной, головы вполне хватило бы на то, чтобы сложить два и два. А ведь есть еще и умная женщина — его сестра. От зятя мало что потребуется помимо его связей. Хорошенько изучив новое российское законодательство, Соломон Кац понял, какое немереное поле деятельности и какие радужные перспективы открывает подобный союз: мозгов, связей и его личных средств, разумеется, в разумных пределах!
