Слово «прощай» Джефферсон на ходу заменил словом «цвети».
Однажды Марта попросила его почитать ей какой-нибудь отрывок из книги, над которой работал он сам. Джефферсон выбрал главу о религии.
«…В своих верованиях мы ответственны только перед Богом. Законная власть правительства может запрещать только такие наши поступки, которые наносят вред другому. Если мой сосед говорит, что Бога нет или что существуют 20 богов, я не терплю от этого никакого ущерба. Он не залез в мой карман, не сломал мне ногу. Принуждение может сделать его лицемером, но не приблизит к истине. Только разум и свободное исследование могут исправлять ошибочные суждения. Если бы правительство Римской империи запрещало свободный поиск, христианство никогда не появилось бы на свет… Разница мнений обогащает религиозную жизнь… Достичь единомыслия в этой сфере невозможно… Миллионы невинных мужчин, женщин и детей были сожжены, подвергнуты пыткам, тюремному заключению, штрафам — и всё безрезультатно».
Не имея представления о том, насколько серьёзна была болезнь его жены, друзья и сторонники Джефферсона в графстве Албемарл снова выбрали его делегатом в Законодательное собрание штата. Он сразу письменно известил ассамблею о том, что не сможет принять участие в её работе. Но оказалось, что этого недостаточно. По установленным когда-то правилам избранный должен был явиться перед делегатами лично и изложить причины отказа. Председатель собрания прислал ему письмо, полное упрёков за уклонение от общественного долга и скрытых угроз послать за ним вооружённого шерифа.
Свою горечь и возмущение по этому поводу Джефферсон излил в длинном послании к молодому делегату Джеймсу Монро. «Тринадцать лет жизни я отдал общественному служению, — писал он. — За эти годы мои личные дела пришли на грань разорения. Моя семья была лишена заботы и внимания, которых она была вправе ожидать от меня. И теперь мне говорят, что я не имею права отказаться от участия в политической жизни, потому что, уклонившись, я могу освободить место корыстным и злонамеренным невеждам. Это ли не настоящее порабощение индивидуума государством? В нашей стране со дня объявления независимости сотни людей отказывались от предложенных им постов или уходили в отставку, и никому не приходило в голову поставить им это в вину. Чего будет стоить наша свобода, если наше священное право служить своей стране будет превращено в обязанность?»
Больная с трудом проглатывала две-три ложки супа, потом лежала без сил. Миска клубники, ломтик хлеба с мёдом, творог на блюдце оставались нетронутыми. Корица, растёртая в порошок, настойка из мяты, малиновый чай и прочие домашние средства не приносили облегчения. Джефферсон возвращался к своей рукописи, пытаясь растянуть ответ на последний, двадцать третий вопрос французского дипломата до бесконечности. «Исторические хроники колонии, мемуары, отчёты о последних событиях» — о, на эту тему он мог писать и писать. Горы документов, скопированные для него Уильямом Шортом, лежали перед ним, и он описывал их с таким старанием, словно это занятие действительно могло вернуть силы умирающей.
«9 октября 1651 года. Принято постановление об увеличении морских перевозок.
12 марта 1652 года. Подписаны условия принятия власти парламента Англии в колонии Виргиния.
16 августа 1654 года. Капитуляция Порт-Рояля.
1655 год. Зачитана прокламация лорда-протектора Кромвеля касательно острова Ямайка.
26 сентября 1655 года. Зачитано послание лорда-протектора ассамблее колонии Мэриленд.
3 ноября 1655 года. Договор между Англией и Францией, одобренный Вестминстером.
27 марта 1656 года. Послание ассамблеи Барбадоса лордупротектору.
9 августа 1656 года. Протокол заседания, посвященного развитию торговли».
В конце августа в состоянии больной произошла перемена. Она стала дышать ровнее, лицо разгладилось, синева под глазами исчезла. Луч надежды зажёгся в душе Джефферсона, но вскоре погас. По каким-то неуловимым признакам он понял — догадался — почувствовал, что Марта не победила болезнь — просто перестала бороться с нею. В ней появился покой, который возможен лишь для тех, чей внутренний взор перестаёт жадно ловить завтрашний день, обращается лишь на прошлое, на прожитое. Утром 1 сентября слабым голосом она попросила позвать всю семью.
В спальню пришли Марта-дочь, Полли, племянник Питер, сестра Марта привела остальных своих детей. Больная оглядела собравшихся, потом поманила мужа пальцем, жестом попросила нагнуться и прошептала на ухо:
— Хемингсов тоже…
Бетти Хемингс появилась в сопровождении дочерей; Мартин, Роберт и Джеймс пришли позже, прямо из леса, где они занимались уборкой сушняка.
Каждый подходил по очереди к больной, каждому она тихо говорила несколько слов, потом отпускала. Марта-дочь, с трудом сглатывая слёзы, обняла мать за шею и долго не отрывалась от неё. Джеймс вдруг опустился на колени рядом с кроватью, так чтобы рука умирающей могла погладить его по волосам. Для младшей, девятилетней Салли, у Марты был заготовлен маленький сувенир: колокольчик на цепочке, которым детей созывали к столу.
Джефферсон не запомнил, какими словами Марта прощалась с дочерьми, с племянником и племянницами, со сводными братьями и сестрами, доставшимися ей от любвеобильного отца. Лишь когда она повернула лицо к нему, её слова достигли его сознания.
— Ты знаешь — помнишь, — что в детстве мне довелось много терпеть от моих мачех. У меня тяжело на сердце от мысли, что и моим дочерям достанется пережить подобное. Очень прошу тебя: выбирая новую жену, убедись, что она способна быть доброй к чужим детям.
Тоска, ужас, горечь вскипали в сердце Джефферсона, но сильнее всего было чувство вины. Раньше, когда оно накатывало на него, он умел утешать себя расплывчатыми «искуплю», «это не повторится», «в будущем всё пойдёт по-другому». Но теперь будущего не осталось, искупить ничего было нельзя. И он услышал, как рот его почти без его воли, но страстно и убеждённо произносит слова:
— Никогда!.. Пусть все слышат… Обещаю тебе… Никогда и ни на ком я больше не женюсь!.. Дочери будут расти со мной… До конца жизни… Никакой мачехи у них не будет!.. Клянусь тебе!
Джефферсон не помнил точно, когда именно в нём истаяла вера в загробную жизнь, в рай и ад, в грозную неизбежность последнего суда. Во всяком случае, четырнадцатилетний подросток, стоявший когда-то над фобом отца, уже точно не верил ни в возможность будущей встречи, ни в воскрешение из мёртвых. Бог присутствовал в мире как бесконечно творящая сила, как даритель жизни, который, конечно же, не мог заниматься по отдельности судьбами миллиардов существ, выпущенных им в короткое земное плавание. Право — и обязанность — судить доброе и злое было оставлено человеку, именно потому всё связанное с поисками и защитой справедливого переживалось людьми как самое важное, сакральное, самим Творцом порученное им дело.
Но каким облегчением было бы сейчас вернуть себе простую веру раннего детства! Да, наши души бессмертны! Да, нас ждёт встреча в будущей жизни! Да, смерть лишь иллюзия, недолгая разлука! Ушедшая в мир иной будет невидимо витать над нами, вместе с нами радоваться и горевать, помогать нам отыскивать путь к жизни вечной!
Когда умирал их новорождённый сын, Марта, глядя на судороги, сотрясавшие маленькое тельце, в отчаянии прокричала пришедшему пастору Клэю:
— За что?! Чем он мог успеть заслужить такие страшные муки? Как вы можете называть Всеблагим того, кто допускает страдания миллионов невинных младенцев, гибнущих в пожарах, наводнениях, землетрясениях, от смертельной болезни, от ножа злодея?
Обуреваемая горем, она не стала слушать то, что ответил пастор Клэй. Но Джефферсон запомнил короткую проповедь, произнесённую негромко, но с большой убеждённостью:
— Страдания посланы в мир не в наказание нам. Всякая боль дана Творцом для того, чтобы его создания яростно защищали дар жизни. Представьте себе, что вы пытаетесь уговорить свою дочь не совать руку в горящий камин. Никакими словами вы не могли бы убедить ребёнка, что нужно оставить эти красивые пляшущие язычки в покое, если бы огонь не обжигал ей пальцы. То же самое — и боль сострадания. Только она заставляет нас устремляться на помощь друг к другу, искать пути спасения попавших в беду, строить больницы и приюты, доставлять еду голодным и лекарства — больным. Способность испытывать боль — главный защитный дар Божий, главное условие выживания, побуждающее спасать себя. Способность испытывать сострадание дана для спасения друг друга.
