Джеймс Томсон Кэллендер был арестован 27 мая, в Питерсберге, штат Виргиния, куда он ездил, чтобы обсудить с издателем условия публикации второго тома трактата «Наши перспективы». Ему объявили, что арест произведён по решению большого жюри в Ричмонде, которому были представлены 20 отрывков из первого тома этой книги, опубликованного в феврале, и которое нашло эти отрывки содержащими преступление, описанное в законе о подрывной деятельности: нападки и клевету на правительство Соединённых Штатов Америки и лично президента, нацеленные на очернение их в глазах народа, на подрыв их авторитета, на возбуждение бунта против законных властей.

В борьбе с враждебной пропагандой федералисты использовали любые приёмы. Под угрозой судебного преследования книготорговцам было запрещено продавать книгу «Наши перспективы». Почтмейстеры во всех штатах назначались президентом, поэтому им не возбранялось «терять» рассылаемые газеты и журналы республиканцев.

Кэллендера привезли в Ричмонд и поставили перед судьёй Сэмюэлом Чейзом, который только что приехал в Виргинию с ясным намерением нагнать страху на местную республиканскую прессу. Месяц назад в Филадельфии он приговорил журналиста Томаса Купера к шести месяцам тюрьмы и штрафу в 400 долларов. Надеяться на то, что он обойдётся более милосердно с человеком, крови которого жаждали все федералисты в стране, было бы просто смешно. В просьбе адвокатов перенести процесс на осень, чтобы дать им возможность пригласить необходимых свидетелей, он отказал. Тем не менее разрешил отложить суд на три дня и даже позволил на это время выпустить обвиняемого из-под стражи под залог в 400 долларов.

Всё воскресенье 1 июня Джеймс Кэллендер провёл в своей маленькой квартирке в тяжёлых раздумьях. Выбор перед ним был простой: или бежать, или отправиться в тюрьму и обрести статус мученика, жертвы политического преследования.

Спасаться бегством от безжалостных врагов ему доводилось уже не раз. Живя в Шотландии, он публиковал анонимно сатирические заметки, подражая резкому сарказму боготворимого им Джонатана Свифта, а когда выпустил книгу «Политический прогресс в Британии», тучи над ним сгустились так, что он счёл за лучшее уплыть в Америку, оставив на родине жену и трёх сыновей. Однако и в Америке его искусство наживать себе врагов быстро начало приносить плоды. За шесть лет сотрудничества в республиканских газетах он навлёк на себя такую ненависть, что два года назад вынужден был покинуть Филадельфию, пешком покрыл расстояние в 200 миль и нашёл приют у богатого виргинского плантатора.

В Ричмонде он стал печататься в газете «Экзаминер», яростно нападать на президента Адамса, так что местные молодые федералисты сговорились подкараулить его и избить. Опять бегство под покровом ночи, опять поиски приюта, опять привычный страх низкорослого человека, с детства привыкшего бояться больших и сильных мужчин. Но если даже в Виргинии богатые и влиятельные республиканцы (губернатор Монро среди них!) не могли защитить его, где было искать укрытия? Остался ли в этой огромной стране хоть один уголок, где гонимый защитник правды мог найти убежище?

А что, если махнуть рукой на судью Чейза, на залог, на трёх адвокатов, взявшихся защищать его бесплатно, сесть на лошадь и поехать на запад, в дом единственного человека, который вот уже три года неизменно выражал одобрение его мыслям и писаниям, посылал деньги, подбадривал, обещал всяческую поддержку? Если он появится на пороге дома Томаса Джефферсона в Монтичелло, неужели хозяин закроет перед ним дверь? А если впустит, неужели шериф посмеет вытащить его силой из дома вице-президента?

Год назад он делился своими мечтами в письме Джефферсону: оставить поля злобных газетных баталий, уплыть вверх по реке Джеймс, купить 50 акров земли, найти сердечную виргинскую женщину, которая умела бы откармливать свиней, варить мамалыгу, заботиться о его сыновьях, мать которых умерла два года назад, а главное, помалкивать. Если понадобится, он готов был бы овладеть профессией плотника или другим каким-нибудь ремеслом — лишь бы вырваться из океана людской злобы и жестокости. Джефферсон ответил ему сочувственным письмом, но призвал пока оставаться в рядах тех, кто отдаёт свой талант и перо на защиту священного дела свободы.

О, Кэллендер помнил их первую встречу летом 1797 года! Сам вице-президент Соединённых Штатов явился в редакцию газеты «Аврора», чтобы встретиться с автором книги «История Америки за 1796 год». Высокий, нарядный, прославленный, богатый, приветливый. Он сказал, что читал и книгу о Британии и вполне согласен с эгалитарными идеями, изложенными в ней. Он сказал, что засилье федералистов в правительстве и конгрессе может быть чревато печальными последствиями для страны и что смелость честных журналистов должна сыграть очень важную роль в противостоянии им. Он не назвал Гамильтона по имени, но дал понять, что одобряет скандальные разоблачения этого лидера федералистов, сделанные в пятой и шестой главах книги «1796».

Уже в ранней юности Кэллендер открыл для себя это наслаждение: возноситься над знатными, богатыми, знаменитыми при помощи слов. Если ты критикуешь знаменитого писателя Сэмюэла Джонсона, значит, ты возносишься над ним на шкале таланта. Если ты разоблачаешь близорукость и упрямство палаты лордов, значит, ты умнее заносчивой британской знати. Если поливаешь сарказмом корысть и безнравственность членов парламента, значит, твои моральные критерии выше критериев, которым следуют народные избранники.

Разве мог он отказаться от этого наслаждения, переехав в Америку?

Нет, нет и нет! Незаслуженно вознесённые будут трепетать перед безжалостной правдой его разоблачений.

Когда Вашингтон подписал договор с Британией, Джеймс Кэллендер обрушил на него шквал упрёков: «Вы игнорировали глас народа и опустились до роли партийного лидера. Теперь никто не будет видеть в вас святого с непогрешимыми суждениями. Такое поведение позволяет нам сбросить повязку с глаз и увидеть, что перед нами не отец нации, а человек, претендующий на роль хозяина. Если был когда-нибудь политик, изменивший своим обязанностям перед страной и народом, то это, безусловно, Джордж Вашингтон».

Президента Адамса Кэллендер обвинял в разжигании войны, в тайном монархизме, в раболепии перед Британией. «Величайший лицемер, отталкивающий педант, непревзойдённый глупец… Странное сочетание невежества и свирепости, лживости и слабости… Характер гермафродита, в котором нет ни мужской твёрдости и решительности, ни женской мягкости и чувствительности. В управлении страной ему следует оставить лишь формальные функции: произносить речи перед конгрессом раз в году, подписывать принимаемые законы, появляться перед иностранными послами. За такую работу вполне хватило бы жалованья в тысячу долларов в год».

Доставалось и семье президента. Мало того что Адамc устроил своего сыночка, Джона Куинси, послом в Пруссию, он также тратил деньги налогоплательщиков на шикарные наряды сына, в которых тот появлялся при европейских дворах. А его супруга, знаменитая Абигайль Адамc? Знают ли простые американцы, сколько она потратила на убранство президентского особняка, на карету и лошадей, на торжественные приёмы?

Смешать с грязью самого Александра Гамильтона доставило Кэллендеру такое удовольствие, что он испытывал приступ злорадства, вызывая этот эпизод в памяти снова и снова. И как жалко, как беспомощно бывший директор казначейства пытался спрятать свои финансовые делишки под покров признания в адюльтере! Политическая карьера любимчика Вашингтона была кончена, это ясно. И кто же свалил этого колосса на глиняных ногах? Он, Джеймс Кэллендер, бедный изгнанник, бесправный иммигрант, имеющий в своих руках единственное оружие — молот правды.

Как правило, политики в своих спорах, критикуя действия оппонента, обязаны были выдвигать какую-то позитивную программу, разъяснять избирателям, какие шаги они предпримут для преодоления того или иного кризиса. На журналисте такая обязанность не лежала. Он мог написать, что «президент был обязан заставить Британию уважать права американских моряков и купцов», и при этом не задаваться вопросом, было ли подобное пожелание выполнимо. Его дело громко прокричать: «Позор!» — а там уж пусть другие исправляют нанесённый ущерб.