– Как ты живешь, Паша? – спросила Тамара.

Если бы не он, то и не понять бы ей о себе такую важную вещь. Она была ему за это благодарна.

– Да как все. – Он пожал плечами. – Как человек, из которого жизнь уже успела повытравить самолюбие.

– Как-как? – заинтересовалась Тамара.

– Это не я придумал. Тургенев, «Дым».

– Все равно хорошо, – улыбнулась она.

– Да, подмечено неплохо. – Паша улыбнулся в ответ. – Живу, в общем. Дети выросли, у них своя жизнь, я в ней побоку. Но внуки мной еще увлечены.

С семьей Паша жил на даче где-то под Рузой, а в Известиях снимал комнату для себя одного и приезжал сюда часто. Тамара понимала, что он делает это не ради отдыха от домашних, во всяком случае, не только ради этого, но по той же необъяснимой причине, по которой живет здесь она и которая понятна только своим.

Но сейчас в его голосе Тамаре послышалось что-то вроде горечи. И что она означает? Что и Пашу, как большинство мужчин, охватила иллюзия, будто жизнь на шестом десятке должна бы явить ему нечто совершенно новое? Да нет, вряд ли он думает, что жизнь его должница, не такой он человек. Во всяком случае, раньше таким не был. Но ведь люди меняются, иногда разительно, ей ли не знать.

– У тебя ничего не случилось? – осторожно спросила Тамара.

– Ничего.

«И у меня ничего», – подумала она.

Ей сделалось не по себе от этой мысли и потому понятно стало, что чувствует Паша.

– Расскажи что-нибудь, – попросила Тамара. – Что-нибудь интересное.

Недавно она шла ночью через парк, причина была прозаическая – туалеты в Известиях представляли собой деревянные домики в кустах, – и возле седьмой дачи, где сидела на поляне до утра известинская молодежь, услышала: «А расскажите что-нибудь интересное!»

Девичий голос, произнесший это в темноте, был таким звонким, что Тамара и тогда, и сейчас улыбнулась. Сейчас – тому, что повторяет слова какой-то семнадцатилетней девочки.

Паша ее просьбе не удивился.

– Интересное?.. – переспросил он. – Ты в Лондоне в Национальной галерее была?

Тамару тоже не удивил его неожиданный вопрос.

– Конечно, – кивнула она.

– Тогда, значит, и сама знаешь…

Кажется, он расстроился от того, что лишился возможности рассказать ей интересное, о котором она просила.

– Мало ли где я была, – сказала Тамара. – Вдруг не заметила, что ты заметил. Расскажи!

– Мозаику в вестибюле помнишь?

– Нет… А что за мозаика?

– Называется «Современные добродетели». Как думаешь, что на ней изображено?

– Понятия не имею! – Тамара засмеялась. – Даже представить не могу, что в современном мире считается добродетелью. Ну скажи, скажи!

– Юмор. Любопытство. – Паша загибал пальцы, и Тамара следила за ним с самой себе непонятной завороженностью. – Наслаждение. Непредвзятость. Безрассудство. Изумление. Сострадание. И праздность.

– Ничего себе! – Тамара даже головой покрутила, чтобы как-нибудь утрясся и упорядочился в ней этот феерический перечень. Она обнаруживала в себе сейчас только одно из названных качеств – изумление. – Понятно – сострадание. Или непредвзятость. Но безрассудство, праздность… Что в них добродетельного?

– Не знаю, – улыбнулся Паша. – Ты просила интересное – я рассказал. Мне это действительно показалось интересным. Во всяком случае, достойным размышления.

– Да, размышлять и размышлять, – согласилась Тамара. – Надолго хватит. Особенно в Махре.

– Почему именно в Махре?

– Ну, здесь же у нас та самая пустынная глушь, которая предназначена, чтобы понять, что в жизни нет ничего случайного и все полно общей мысли. Если ты свое существование считаешь не случайностью, а частью чего-то чудесного и разумного.

– Ого! – хмыкнул Паша. – Неплохие у тебя в Махре размышления!

– Это не у меня! – засмеялась Тамара. – Я тебя дразню просто. Это Чехов.

– А!..

Кажется, он немного обиделся, что она вздумала сыграть с ним в викторину.

– У меня своих мыслей не так уж много, Паш, – извиняющимся тоном сказала Тамара. – Но хорошая память позволяет мне обдумывать чужие и соотносить их с собой. Случайно или не случайно мое существование. Мир вообще случаен или не случаен. Движение он по кругу или стрела, летящая в цель. Это тоже не я придумала, – поспешно добавила она. – Но кто, не помню.

– Мир – стрела, летящая в цель? – усмехнулся Паша. – Вот на это совсем не похоже. В основном он из бессмыслицы состоит, как жизнь показывает. Пойдем? – Он поднялся с травы, протянул ей руку. – Жарко становится. Дойдем до Неголова, искупаемся.

Его рука была горячей, как будто солнечный жар вошел в нее.

Берег в деревне Неголово был песчаный, сосны подступали к самой воде. Река была здесь широкой и даже с омутом. К одной из сосен была привязана тарзанка, и мальчишки, раскачавшись, прыгали с нее прямо в этот омут.

Паша тоже прыгнул и поплыл против течения, а Тамара вошла в воду с пологого берега. Она плыла над светлым песком, над волнующейся темной травой и удивлялась, и радовалась тому, как легко, без всякого собственного усилия охватывает ее счастье. С другими только в молодости бывает, что счастье приходит просто от факта твоего существования, как гормональный бонус юного организма, а с ней это происходит здесь до сих пор, и даже туалет в кустах кажется ей поэтому приемлемым неудобством. Такое уж это место, Махра, – в широком смысле слова, вместе с известинским парком, и лесом, и рекой Молокчей, и этой вот дальней деревней Неголово у реки.

Тамара вышла из воды и под поплиновым сарафаном стянула с себя мокрый купальник. Свежесть от холодной речной воды, мгновенное тепло от воздуха и от нагретой сосны, к которой она сразу прислонилась, – все это ощущалось ею точно так же, как и тридцать лет назад.

В Махре хранится соль ее молодости, как в кончике иглы – бессмертие Кощея. Сравнение неромантическое, зато точное.

Паша тоже вышел из речки и лег, раскинув руки, на песок у воды.

– Илья Муромец припал к матери-сырой земле, – сказал он, не открывая глаз.

– А я с Кощеем Бессмертным только что сравнивала.

– Меня? – Паша приоткрыл один глаз и покосился на Тамару.

– Себя.

– Ну уж! – Он сел, посмотрел на нее прямым взглядом. – На Кощея ты не похожа.

– А на кого похожа? – с интересом спросила Тамара.

– На Катрин Денёв.

– Всего лишь? Мало в тебе романтики, Паша! – засмеялась она.

– Почему? По-моему, Денёв красавица.

– Покрасивее, чем Кощей Бессмертный, точно, – согласилась Тамара. – Но все-таки она всего лишь актриса, а Кощей – загадочное создание.

Смущение вдруг охватило ее. Не смущение даже, а только промельк его, дальний отсвет. Но и это показалось ей удивительным. Какое смущение, почему вдруг?

– Пойдем домой? – спросил Паша.

«Зачем? Давай еще побудем», – чуть не ответила Тамара.

Но все-таки сдержалась. Это она третий месяц на даче живет, а человек ненадолго приехал, мало ли какие у него планы.

– Как скажешь, – кивнула она.

– Я сегодня уезжаю, – словно оправдываясь, сказал Паша.

– Ты же вчера приехал только! – вырвалось у Тамары. – И то вечером.

– Ну да. – Он улыбнулся. Его улыбка не показалась Тамаре веселой. – Но и семью же надо навестить.

Странность этого дня словно выпуклой стала от его слов. Почему Паша приехал в Махру, Тамара могла понять, просто по себе это понимала. Но почему единственный день, который мог провести здесь, он решил провести вот так, в прогулке с нею вдоль реки, понять она не могла. А может, не хотела. Ей достаточно было самого этого дня – прекрасного, ясного, наполнившего ее счастьем – и не хотелось знать его подоплеку.

– Пойдем.

Тамара отошла от сосны. Но тепло прямого шершавого ствола долго еще текло по позвоночнику.

– Поедем, – уточнил Паша. – Если обратно пешком, дотемна не доберемся.

Они вышли из Неголова по короткой тропинке через лес, остановились на шоссе, и первая же машина подвезла их до Известий.

– Спасибо, – сказал Паша, когда они вошли в парк и остановились на аллее у поворота к Тамариной даче.