Двенадцать! Перед глазами его встал образ Марии: хрупкая фигурка, миниатюрная, конечно, – бретонки редко бывают рослыми, – но уже по-женски лукавая улыбка, кокетливый взгляд и потом… вполне сформировавшаяся грудь… нет, такого просто не могло быть! Двенадцать лет – маловато для любовных игр, но разве это достаточная причина, чтобы заглушить голос любви?
Всю ночь он над этим размышлял, меряя шагами комнату, а под утро пришел к мудрому, на его взгляд, заключению: по сути, его любовь была делом времени. Главное, он убедился, что готов посвятить жизнь этой любви, а значит, следовало запастись терпением. Кроме того, хорошенькая Мария-Анна испытала несомненное удовольствие от знакомства с ним и комплиментов, которые он обрушил на нее в те считаные секунды. И потом, он был уверен, что такая красота не могла остаться незамеченной и, несмотря на возраст девушки, наверняка за ней будут ходить толпы поклонников. Значит, нужно возглавить эту армию воздыхателей, всегда быть на первом месте, а когда настанет час и будет удобно начать разговор о замужестве, одержать над ними верх. В конце концов, ни один закон не запрещает дворянину влюбиться в двенадцатилетнюю девушку, и даже моложе, а также быть любимым ею.
Придя к такому выводу, начиная со следующего дня, наш рыцарь решил приступить к ухаживанию за мадемуазель де Кербризон по всей форме. Далеко не бедный, он не жалел затрат на внешние проявления любви и вскоре буквально засыпал дом старого маркиза цветами, любовными записочками и приглашениями на балы и завтраки, на которых непременно должна была блистать его несравненная дочь, не говоря уж о серенадах.
Маркизу это не понравилось. Не выдержав, он бросился к канонику с последним любовным посланием Лостиса в руке, чтобы излить на него все свое раздражение:
– Этот болван, очевидно, лишился рассудка! – взревел он. – Признаваться в любви ребенку! Неужели нельзя подождать, пока она войдет в возраст? Два-три года – не конец света.
Каноник полностью разделял его мнение, и очень скоро Лостис предстал перед пожилыми приятелями и выслушал приговор: никаких записочек, цветов и признаний до их высочайшего дозволения! Кстати, Марию-Анну отправят в один из городских монастырей, где она завершит образование и заодно достигнет нужного возраста.
Хорошо ли, плохо ли, но пришлось смириться, к огромному огорчению шевалье, ведь его дела явно шли на лад, да и к большому разочарованию Марии-Анны – ей нравилось это обожание, – но которой пришлось удалиться в монастырь, ни в чем не провинившись. Стоит заметить, что почти все благородные девицы ее возраста проводили какое-то время в обители для приобретения хороших манер и совершенствования домашнего образования.
Долго тянутся дни, если не сводить глаз с крыши монастыря, где укрылась возлюбленная, и Лостис решил, что лучшим способом провести время для него будет подготовка к отсроченному браку. С этой целью он привел в порядок финансовые дела, посетил поместья, пожил в нескольких своих домах, изыскал возможность повысить доходы, увиделся с поверенными и даже пару раз съездил в Париж из-за одного судебного процесса, который надеялся выиграть. И лишь на Рождество он позволил себе написать мадемуазель де Кербризон совсем коротенькое, но полное нежной почтительности письмо, в котором, однако, давал понять, что остается верным рыцарем девушки и считает себя женихом.
Прошли два года, и однажды на Лостиса, только что вернувшегося из Парижа, судебное дело которого наконец-то завершалось благоприятным для него образом, обрушились сразу две новости: Мария-Анна вышла из монастыря… и у нее появился второй поклонник.
Речь шла о графе Пьере-Готье де Кермоале, не только знатного рода и к тому же богаче, но также известном и уважаемом во всей Бретани. И вернулся Кермоаль не просто из Парижа, а из Версаля, где завершалось строительство его великолепного дворца, одобренное самим королем. Добрый знакомый старого маркиза, граф не мог избежать знакомства с восхитительной Марией-Анной, а увидев девушку, влюбился до умопомрачения и тут же попросил ее руки. Новому претенденту мудро ответили, что дочь еще слишком молода и ему стоит немного подождать.
Едва наш кавалер об этом проведал, как, бурля от негодования и долго сдерживаемой страсти, он бросился к сопернику и рассказал ему свою историю, стараясь объяснить, как давно он ждет и какие надежды питает:
– Уже несколько лет я считаю мадемуазель де Кербризон своей невестой, и до сих пор меня никто в этом не разубеждал!
Будучи безупречным джентльменом, господин де Кермоаль склонил голову: если мадемуазель де Кербризон просватана, он немедленно удалится, с сожалением, конечно, но удалится.
Удовлетворенный исходом дела, наш рыцарь тотчас же нанес визит возлюбленной и попытался вырвать у старого маркиза обещание по всей форме, чтобы впредь подобного не повторилось.
Принят был он не слишком любезно. Уж очень по сердцу пришлось маркизу предложение Кермоаля, ведь как только оно последовало, старик не раз пожалел, что два года назад не отказал Лостису, лишив его всякой надежды. Да и Мария-Анна выглядела смущенной. Девушка не осталась равнодушной к очарованию элегантного Кермоаля, в котором еще чувствовался придворный шик; сватовство его рисовало юной прелестнице самые радостные перспективы и возвышало ее в собственных глазах. Разве красота ее не заслуживала большего, чем стать женой мелкопоместного дворянина, хотя и состоятельного? Так, мало-помалу семейство Кербризонов стало потихоньку отваживать чересчур настойчивого поклонника.
Короче говоря, с нечастным Лостисом почти перестали церемониться, о чем скоро и проведал Кермоаль. Поняв, что мадемуазель де Кербризон вовсе не похожа на просватанную невесту, удачливый соперник шевалье вновь обрел надежду и возобновил свои визиты.
Все произошло во время бала, грандиозного праздника, который устроил восьмого января 1672 года друг Лостиса, граф де Керир, в честь мадемуазель де Кербризон, желая немного поддержать почти отставленного жениха. С самого Рождества он выглядел таким несчастным, что вызывал сострадание.
Торжество удалось на славу, все было великолепно: танцы, музыка, изысканное угощение и превосходные вина. Лостис был так элегантен и хорош собой, что мадемуазель де Кербризон много танцевала с ним и не раз награждала его улыбкой. Все складывалось к лучшему, если бы не… Едва бал завершился, нескольким друзьям Лостиса пришло в голову продолжить пир, пропустив по последнему стаканчику в доме шевалье, который сиял от счастья и выглядел победителем. Любезно приглашенный соперником, к компании присоединился и Кермоаль.
Все устроились в гостиной, куда шевалье велел принести свое лучшее гасконское вино. Господин де Керир поднял первый тост за «сердечные склонности» хозяина. Затем выпили за те же «склонности» каждого, что в сумме составило немалое количество вина.
Когда очередь дошла до Кермоаля, сидевший рядом с ним Лостис неожиданно спросил, не против ли тот, если за его «склонности» выпьют по полному стакану и не сможет ли он назвать имена тех, кто любезен его сердцу.
Кермоаль уже много выпил, но на этот раз вино не пошло ему впрок, и у него было плохое настроение. Он открыто заявил, что не собирается обнародовать свои сердечные привязанности, так как не хочет, чтобы его сосед раскаялся в том, что попросил его это сделать.
Лостис не пожелал выслушивать неприятные вещи в свой адрес, да еще и у себя дома. И он вставил очень нелюбезное замечание. Слово за слово, и кончилось тем, что Кермоаль поклялся, что обожает мадемуазель де Кербризон и собирается на ней жениться, нравится это Лостису или нет.
Неудивительно, что последний бросился на своего противника, и наименее пьяные из теплой компании попросту растащили их, чтобы они не подрались, как бродяги, и не положили начало традиции, в которой не было ничего аристократического. Кермоаля силой увели домой.
При иных обстоятельствах дело разрешилось бы поединком, но эдикты короля, касающиеся дуэлей, предусматривали тяжелое наказание, а распоряжения епископа Трегийе были еще суровее. Обойти закон не представлялось возможным: ссора должна была стать предметом судебного разбирательства. Итак, стороны предстали перед судьями – господами де Керневенуа и де Мезобран, уполномоченными Суда маршалов Франции[90], которым вменялось в обязанность «вести судебные дела и разрешать споры между лицами дворянского звания епископства Трегийе».
