— Я, конечно, извиняюсь, но домысливать — это ваша обязанность. Мне известно кое-что о презумпции невиновности.

— Совершенно верно, Закс. Тут вы правы. Но и вам не вредно подумать над стечением всех обстоятельств. Значит, вы отправились всей компанией в ресторан «Балтика»?

— Не всей. Дима Рубинштейн отпал в Пионерок. У него жена строгая… Чистая кобра!

— Итак, вчетвером вы сидели в ресторане «Балтика» и никуда не выходили из него…

— Почему не выходил? У них в «Балтике» в гальюн ход со двора… Туда ходили. И танцевать в соседний зал…

— Ну что ж… Вы сами подтверждаете, что можно было покинуть на время «Балтику» и продолжать считаться находящимся среди собутыльников. А вам известно, что Маркерт живет в десяти минутах ходьбы от ресторана?

— Минуты я не считал, но живет дядя Бора в том же районе. Вернее сказать, жил…

— Оружие у вас есть, Закс?

— Какое оружие?

— Огнестрельное, холодное…

— Не держу. Мне нельзя. Я ведь нервный… И бывший зэк притом.

— Понятно. И чем закончился вечер в «Балтике»?

— Приводом в милицию. Правда, я как свидетель туда шел. Вася Болотов задрался с одним хмырем из перегонной конторы. Я их разнимал… Менты всех и забрали.

— Вы были в милиции? В каком отделении?

— В пятом. А что здесь такого? Обыкновенное дело. Подрались — и в конверт. Только я в тот раз не дрался… Не хочу погореть на хулиганке.

— В какое время это произошло?

— Не помню.

— Хорошо. Выйдите в коридор и посидите там. Я вас позову.

Когда Закс вышел, Арвид Казакис схватил телефонную трубку и набрал номер.

— Пятое отделение милиции? Говорит Казакис, из управления… Мне нужна справка. Вечером 28 июня в ресторане «Балтика» произошла драка. Были задержаны некие Болотов и Закс. Посмотрите, когда это было. Хорошо, жду. Так, так. Запись в журнале… Рапорт постового… Хорошо, записываю. Это точно? Ладно, спасибо.

Арвид положил трубку на рычаг и, покачивая головой, долго смотрел на записанные на листке цифры. Затем он поднялся, чтоб вызвать в кабинет Закса, но дверь вдруг открылась и вошел Конобеев.

— Как дела, Арвид? — спросил Прохор Кузьмич. — Это Закс сидит у твоих дверей?

— Он самый, — угрюмо проговорил Казакис. — Придется сейчас извиняться перед ним.

— Прокол?

— Еще какой… В момент убийства профессора Маркерта Арнольд Закс находился в пятом отделении милиции, где на его друга, который подрался в ресторане «Балтика», составляли протокол.

Конобеев, сочувственно улыбаясь, смотрел на молодого коллегу.

— Да, с этим потомком рыбака-апостола мы дали маху, — сказал он. — Отмазка у него на самом высоком уровне. Милицейский протокол — стопроцентное алиби.

На девятый день после трагической смерти Бориса Яновича его свояченица Магда Брук решила собрать дома родных и близких, чтобы почтить память покойного. Собственно, родными для профессора были лишь его дочь да она, Магда. Вот еще и Валентин Петрович, его ученик и заместитель на кафедре, которого в доме Маркерта считали своим…

Правда, существовал непутевый Арнольд, но тетя Магда не знала, где и найти его. И потом, она была уверена, что там, в другом мире, в существовании которого Магда никогда не сомневалась, Борису Яновичу приглашение в его дом этого родственника будет не по душе.

А Татьяна позвала школьную подругу Веру Гусеву, студентку биологического факультета. В эти дни Тане было трудно оставаться в одиночестве, и подруга старалась по возможности не покидать ее. Так они и сидели вчетвером, за поминальным столом… Две молодые девушки, пожившая и многое повидавшая на свете женщина, и доцент Старцев, спортивного вида, крепкий и стройный человек, которому никто не давал его подлинные сорок пять лет, — выглядел Валентин Петрович вовсе молодым мужчиной.

Когда люди собираются вместе по поводу недавней смерти кого-либо, этот ушедший в иной мир человек незримо присутствует среди собравшихся почтить его память. Помыслы его друзей и родных, разговоры между собой так или иначе связаны с ним. И сам его уход накладывает на оставшихся особую отметину, связанную с тем, что случившееся заставляет вспомнить о неизбежном в некой временной протяженности и их собственном конце. Человеческий разум никогда не мог и не может примириться с непреклонным движением к разрушению, и оттого необходимость поминания умерших всегда тягостна и неуютна для живых. В этом случае моральная неуютность усугублялась насильственным характером смерти профессора Маркерта. Правда, как это ни странным покажется на первый взгляд, загадочность убийства несколько смягчила горе утраты. Это, разумеется, происходило за порогом сознания близких Бориса Яновича. Они были бы смертельно оскорблены, скажи им кто-нибудь, что в основе чувства, вызывающего спад горестного настроя, лежит самое обычное человеческое любопытство, третируемое людьми в качестве недостойной категории, но превратившее прежнее животное в Homo sapiens.

Само отношение собравшихся теперь в доме покойного профессора людей к свершившемуся, естественно, было различным, по сочетанию психологических оттенков. Верующая Магда пыталась смириться с неизбежным. Привыкшая к сакраментально-бесстрастному христианскому принципу, провозглашенному еще несчастным Иовом[10], она скорбила о кончине своего доктора и одновременно в потаенных уголках души соотносила его безвременную смерть с Господним предначертанием: все, мол, «в руке Божией». Смерть Маркерта повышала теперь ее ответственность за благополучие и будущее счастье осиротевшей Татьяны, и тетя Магда бессознательно переключила внимание с не нуждающегося сейчас — увы — ни в чем Бориса Яновича на его дочь.

Единственный в этом обществе мужчина, доцент Старцев не забывал о положении близкого друга дома, который населяли теперь только женщины. Он становился опорой для них, слабых существ, и его нынешнее поведение свидетельствовало о том, что роль свою Валентин Петрович понял правильно. Хороший психолог, посвятивший жизнь изучению восточных религий, доцент Старцев понимал, что любые утешения впрямую не способны до конца облегчить участь людей, страдающих от горечи утраты. Необходимо бережно и осторожно переключить их сознание на другие предметы, которые не ассоциировались бы в их душах со смертью любимого человека. Валентин Петрович старался затеять незначительный, может быть, даже, по видимости, пустой разговор за поминальным столом. Он много говорил сам и вовлекал в непринужденную беседу, насколько она могла быть непринужденной в подобной ситуации, женщин.

Не навязчиво предлагаемые Старцевым темы были легки и прозрачны, не содержали в себе ничего житейского и земного. Правда, практичная Магда порой прорывалась сквозь изящную вязь создаваемых Валентином Петровичем словосплетений с замечаниями и сетованиями то ли по поводу остывшего кофе, то ли по части неудачного, по ее мнению, одного из поминальных блюд. Вот и сейчас она прервала рассуждения Валентина Петровича о сансаре — связи разрушения материального мира у буддистов[11] с гипотезой Фридмана о галактических взрывах, «разбегающихся галактиках». Старцев пытался построить конструкцию утешения типа — «на гигантском и величественном не так заметно малое и несущественное», но тетя Магда не дала Валентину Петровичу довести до конца свою мысль и сказала:

— Думать надо про памятник. Нужен для того добрый мастер.

Валентин Петрович замолчал, несколько растерянно поглядел на Магду. Девушки тоже молчали. Наконец, Старцев усвоил идею свояченицы покойного и сказал:

— Это первоочередное дело, конечно… Я уже подумывал об этом. Главное в том, чтобы найти хорошего скульптора.

— Памятник папе? — спросила Татьяна, глядя на Магду, и та сурово поджала губы, кивнула.