Ахмет шел медленно, изредка оглядываясь. Вот и берег. У перевернутой лодки, рядом с песчаными буграми, всегда отдыхал старик. И сейчас, как обычно, он уселся на песок, поджал ноги, помолчал немного и запел — длинно, тягуче запел. Старую, как собственная жизнь, поет Ахмет песню, и словно аккомпанирует ей тихий ночной прибой.

Наверху послышались шаги. Песня, недолетая, смолкла и улетела. Высокий широкоплечий мужчина в морской фуражке тяжело спрыгнул вниз и опустился рядом с Курманаевым.

— Здравствуй, Ахмет! Зачем звал?

— Здравствуй. Пришел не во-время, песню вспугнул.

Старик долгое время молчит, словно прислушивается к улетевшей песне.

— Слушай, — говорит он, — дело необходимо ускорить. Время не терпит. Завтра на теплоходе приезжают двое наших, зайдут ко мне за «цветами», оставят багаж, ночью возьмешь. Передашь своим в доке. Вывести из строя нужно в несколько дней: такова установка.

Пришедший молча кивнул головой.

— Хорошо. Все?

— Нет, не все. — Старик помолчал. — Сегодня был у меня один. Все ходил, цветы выбирал. Увидел розы, загорелся: продай да продай! Нельзя, говорю, проданы. Сказал, что завтра в двенадцать будет на пляже ждать, чтобы я принес.

Тревожно вскочил на ноги пришедший.

— Не может быть! Неужели тот сознался? Ерунда, не может быть…

Старик удержал за рукав, потянул вниз.

— Знаю я кое-что, откуда он. И о цветах знаю, почему разговор завел. Подозрение пока. Документик один смутил, не уничтожили вовремя. Пока ничего страшного нет. Но нужно убрать этого «любителя цветов»…

Солнце жгло город. Оно проникало сквозь окна, забиралось в квартиры, ярко блестело в дождевых лужах. У моря пусто. Шел обеденный час; отдыхающие разбрелись по домам отдыха, санаториям, ресторанам. На пляже оставалось всего несколько человек.

Среди них был и Дымов. У него белое, еще не успевшее загореть тело. Подставив солнцу спину, раскинув длинные руки, он дремлет под жаркими солнечными лучами.

На правом плече у Дымова шрам: глубокий, большой, словно шашкой кто-то полоснул. На груди тоже след сабельного удара… Хорошо разогреть тело под солнцем, прогреть старые раны, полученные еще во время гражданской войны.

Тяжелые шаги почти у самой головы Дымова заставили его чуть приоткрыть глаза. Высокий, атлетически сложенный мужчина раздевался рядом. Он снял с себя костюм, рубашку, прикрыл голову летней морской фуражкой и лениво опустился на песок.

Прошло несколько минут.

— Вот обидно, чорт возьми: забыл папиросы. Товарищ, у вас не найдется покурить? — обратился к Дымову вновь прибывший.

— С удовольствием бы, но не курю.

— И хорошо делаете. Здоровье бережете. А я вот никак не могу отвыкнуть. Пробовал — ничего не получается.

Дымов приподнял голову, посмотрел на говорившего.

— Ну, вам-то на свое здоровье жаловаться, повидимому, нечего. Вид у вас не больной.

Человек в морской фуражке улыбнулся.

— Да, пожаловаться не могу. Все время вода, солнце, воздух. А вот вы — белый совсем. Наверно, недавно приехали?

— Да, три дня всего.

— А откуда вы?

— Издалека… из Сибири.

— А-а-а, сибиряк, значит.

Наступило молчание.

— Вы плаваете? — неожиданно спросил моряк.

— Да, немного.

— Поплывем, что ли, — жарко стало.

— С удовольствием.

Медленно пошли к морю. Они были почти одинакового роста. Но моряк казался выше — он был шире, плотнее, грузно ступал по песку, придавливая мелкие камни.

Плыли долго. Уже скрылся из глаз пляж. Купающихся не было. Плыли почти рядом. Мерно, в такт, взлетали руки над водой, упруго и сильно отталкивались ноги.

— Вот до той лодки доплывем и — айда назад!

— А что, устали? — усмехнулся моряк.

— Да, есть немного.

Впереди невдалеке виднелась одинокая лодка. Она была пуста. Сбоку торчало поломанное весло. Все ближе к лодке приближались плывущие. Теперь они почти около нее… И внезапно, резким броском моряк рванулся к Дымову, в мгновение оказался рядом и сразу насел на него, давя тяжестью тела, толкая вниз.

— Цветочками интересуешься? Ну-ну, полезай вниз, там поинтересуйся! — прохрипел он.

Руки его, огромные, мускулистые, тянулись к горлу. Смерть казалась неизбежной.

И в этот же момент со дна лодки поднялись два человека. Все произошло быстро, почти мгновенно. Оглушенный ударом весла, ошеломленный неожиданностью случившегося, моряк даже не сопротивлялся. Его втащили в лодку.

Плыли к берегу. В дороге молчали. Причалили далеко от пляжа, в глухом, пустынном месте. Часа через два в горотдел НКВД к Дымову привели задержанного.

— Так, значит, утопить решили, избавиться от подозрительного любителя цветов? — улыбался Дымов, поглядывая на арестованного.

Тот молчал.

— Помолчите, помолчите, время есть. С друзьями встретитесь, веселее разговаривать будете. А вообще, — Василий Иванович рассмеялся, — насчет конспирации у вас слабовато: перевернутым лодкам, песчаным буграм мало внимания уделяете, особенно при ночных разговорах со старыми приятелями.

В этот же день был арестован Ахмет Курманаев.

Курьерский увозил Василия Ивановича Дымова обратно в Москву. За окнами мягко стелилась ночь. Следователь лежал и курил. Спать не хотелось. Мысленно набрасывал план следующего, завтрашнего допроса Адольфа Курзена.

Завод охраняли часовые, только что вступившие в Красную армию. Их было двое. Размеренными шагами ходили они взад и вперед вдоль стены, то появляясь в дрожащем свете фонарей, то снова исчезая во тьме.

Завод спал. Кругом было тихо, безлюдно. Шел второй час ночи. Вдруг у стены завода появилась одинокая фигура. Какой-то человек в лохмотьях, сгорбленный, с палкой в руках, медленно подходил к стене. Робко оглядываясь, подошел он вплотную… Шаги часовых затихали за углом. И вот, в один миг, он ловко подпрыгнул, с юношеской легкостью подтянулся на руках и перебрался через стену.

Прошло около получаса. Часовые попрежнему ходили вдоль стены. В тусклом свете фонарей плясала ночная мошкара. Вдруг бешеный собачий лай разорвал тишину.

На дворе завода бесновались псы: на заливистый лай одного откликнулись другие, и вся свора злых сторожевых собак рычала и выла.

На территории завода был чужой.

Охрана кинулась искать и скоро обнаружила, что в одной из металлических труб, лежавших во дворе, почти у входа в особо секретный цех, скорчившись, спал человек так крепко, что не слышал ни лая собак, ни окриков охраны.

— А ну, вставай, хватит притворяться! — крикнул начальник охраны.

Человек не шевелился: должно быть, не слышал.

С трудом растолкали его. Он вылез из трубы, зажмурился от яркого света фонаря. В лохмотьях, с взъерошенными волосами, он казался смешным и растерянным. По губам начальника охраны пробежала улыбка.

— Кто вы и как попали сюда? — спросил он.

Тот бормотал что-то в ответ, размахивал руками, показал на ворота, потом улыбнулся и закивал головой.

— Ни черта не пойму! — выругался начальник. — Что он, немой, что ли?

Но он угадал только наполовину. Человек этот был глухонемой. У него не было никаких документов, и он был неграмотный. Все это выяснилось уже потом, в комендатуре завода.

— Да-а-а, вот так случай! — растерянно протянул дежурный по заводу, которому сообщили о случившемся. Он яростно закрутил ручку телефона, вызывая городской отдел НКВД.

Первый допрос глухонемого тянулся долго. Молодой следователь, комсомолец, сержант государственной безопасности, Василий Ратинов терпеливо и настойчиво снимал показания.

— Каким образом оказались вы на заводе? — допрашивал он глухонемого.

Тот не понимал.

Тогда следователь крупными буквами написал вопрос на бумаге, дал прочесть.