Кругом безлюдный, покрытый снегом пограничный лес. Дремлют старые сосны; тихо в лесу, ни души. Все ближе к границе идет пограничник. Здесь, в ложбине, пост. И исчезает человек. Хитер и коварен враг, но трудно даже его волчьему взгляду распознать пограничника: белый халат с капюшоном скрыл человека, превратил его в неподвижное белое пятно, слившееся с снеговым покровом.

Потянулись часы, напряженные, ответственные, и зоркости глаз ничуть не мешала дума о золотоволосой девушке, которая ждет письма. А кругом — тишина! Ни ветра, ни птицы не слышно.

И вдруг Борейко заметил: в нескольких десятках шагов от него двигался снег. Словно ожившая, снеговая глыба ползла по земле. Закутанный в белое, еле различимый в сумерках, припав к земле, полз враг. Вот он около ложбины. Не заметив притаившегося в ней пограничника, уходит все дальше от границы, в глубь леса.

Лес примыкал к селу. Туда извилистыми лесными тропинками пробирался нарушитель. Расчет был прост: завтра в селе выходной, праздничный день; колхозный базар; затереться в толпе, обезличиться, а к вечеру уже своим, приглядевшимся, двинуться дальше, в глубь страны, на выполнение преступного задания иностранной разведки. Ползли двое: нарушитель, а за ним пограничник. Все глубже в лес. Темнота помогла сократить расстояние. Теперь они почти рядом. Мгновение — и Андрей обрушился на нарушителя. Борьба была недолгой.

Высокий, еще молодой мужчина, рыжеватый, в ватном пиджаке, в сапогах, теплой шапке, стоял перед начальником погранотряда. В углу комнаты лежал его недавний наряд: в нескольких местах порванный белый халат. Андрей находился тут же.

— Борейко, обыщите его, — распорядился начальник.

Тощий бумажник, извлеченный из кармана, покорно лег на край стола. Больше ничего не было.

— Посмотрите, что в бумажнике, — сказал начальник.

И Андрей, открыв его, увидел комсомольский билет.

Раскрыв обложку, пограничник прочел: «Орлов Иван Владимирович». Внизу, в левом углу, красовалась печать Курбинского райкома. И еще увидел Андрей в рваном бумажнике нарушителя клочок бумаги с записью: «Д. Л. I.» Увидел и вспомнил. Отчетливо вспомнил светловолосую девушку, покорную и ласковую руку и просьбу писать «до востребования — первое почтовое, Д. Лузгиной».

Начальник прочитал записку, усмехнулся:

— Явочная!

Шпион молчал.

Андрей подошел и, наклонившись к начальнику, тихо сказал, что ему известно, откуда билет и чей адрес у нарушителя.

Жители пограничного села Рузино привыкли к тому, чтобы с наступлением весны в село приходил Васька Хромой.

Так повелось издавна. Голубели прожилки рыхлого потемневшего снега, оседали и мокли сделанные ребятами за зиму из снега старики и бабы, и в эти теплые мартовские дни появлялся в деревне нищий, дурачок Васька Хромой.

— Птица перелетная, тепло почуял, — говорили о нем колхозники.

И так каждый год, уже пять лет подряд, Васька Хромой, долговязый парень, косноязычный и лохматый, не имевший ни дома, ни родных, приходил в Рузино, как в родной дом.

Оставался в деревне Васька недолго: недели две, три — неуживчив был, тянуло на новые места. Много раз предлагали ему колхозники остаться, работать пастухом или при конюшне, но Васька отказывался, мотал головой: «Нет… уйду». Гостем жил Васька в деревне. Умом, как ребенок, он и тянулся к ребятам, любил их незатейливые веселые игры. Гонял голубей; хромая, бегал в салки…

С прошлого года. Васька изменил своей привычке кочевать с места на место. Все лето пробыл он в деревне Рузино, никуда не ушел. А причина этому была проста: крепкая дружба родилась между ним и сыном председателя колхоза — пятнадцатилетним пионером Колей Ракитиным.

Началась эта дружба так: однажды рано утром Коля услышал на улице заливистый лай собак, чей-то хохот, испуганные крики. Выскочил на крыльцо и увидел: прямо к его дому, как ошалелый, мчался Васька. Глаза его были широко открыты. Он тяжело дышал. Две маленькие собачонки преследовали Ваську. Его испуг, свист и науськивание какого-то пьяного прохожего привели собак в неистовство. Они наскакивали на Ваську, хватали его за ноги, рвали штаны.

— Шарик, Бобка, назад! — Коля бросился к собакам и отогнал их. — Ты что дразнишься? — злобно спросил он пьяного.

— А тебе что? — вызывающе ответил тот, повернулся и, пошатываясь, отошел в сторону.

После этого случая крепко привязался Васька к Ракитину. Все лето не отходил от него. Куда Николай — туда и он. Пробовали было некоторые озорные ребята подтрунивать над их дружбой, да ничего не получилось. Коля внимания не обращал на них, ну а с Васьки, как с гуся вода. Он гордился дружбой Николая, был постоянно с ним, и этого для него было вполне достаточно.

Но не только в играх проводили время Коля и Васька, — были у них и другие дела, посерьезнее. Часто под вечер уединялись они в густом лесу, усаживались у подножья облюбованного ими огромного, столетнего дуба, и начиналась учеба. Николай учил грамоте приятеля. Учеба давалась Ваське с трудом. Неповоротливый, словно застревавший во рту язык и неокрепший, младенческий ум Васьки тяжело воспринимали азбучные премудрости. Но Ракитин не сдавался, не унывал. Настойчивый, упорный, он не отказывался от принятого решения.

«Будет Васька читать и говорить понятно, будет», решил он и всеми силами добивался цели.

Вскоре Васька и сам пристрастился к занятиям. Вечерами заходил к Ракитину, тянул его за рукав.

— Пойдем, — бормотал он.

Нередко приятели засиживались до темноты. Наверху от легкого ветра шелестели невидимые листья. Ночь опускалась холодная, густая; она несла за собой неслышимые днем шорохи. Приятели сидели, прижавшись друг к другу. Николай рассказывал. Чаще всего рассказы выдумывал сам, иногда передавал истории, которые слышал от отца и пограничников.

Многого в этих рассказах Васька не понимал, но слушал хорошо, внимательно, и, когда Николай кончал говорить, он толкал его в бок, просил еще. Так все лето и оставался в деревне Васька. Ушел он, когда начались холода, глубокой осенью.

Снова пришла весна. Почернели поля, потянулись с юга журавли. В раннее мартовское утро в селе показалась знакомая фигура летнего гостя — Васьки Хромого. Он шел, высокий, худой, в потрепанной тужурке, в залатанных штанах. Шел, припадая на левую ногу. Длиннорукий, лохматый, хорошо знакомый.

Ребята первые увидели Ваську.

— Вася, здоро́во! — наперебой кричали они, вприпрыжку устремляясь за ним.

Нищий улыбался, приветливо кивал головой, бормотал какие-то непонятные слова.

— Вась, а Вась, а Колька-то по тебе скучает, ждет. Ты к нему, да? А где ты был? Расскажешь? — смеялись ребята.

Васька шел неторопливо, размахивая руками. Ребята, улица — все было ему давно и хорошо знакомо.

— Здравствуй! — раздался голос Николая.

Он сбежал с крыльца колхозной конторы и, улыбаясь, направился навстречу Ваське. Коля не скрывал своей радости при виде приятеля. Он широко улыбался, глаза его искрились от удовольствия.

— Здравствуй! Пришел наконец!

Но Васька не принял руки друга. Глядя исподлобья, он что-то хмуро пробормотал про себя и быстро прошел мимо. Николай стоял посреди улицы с протянутой рукой. Он ничего не понимал… Неужели забыл?.. Мальчик чувствовал слёзы на глазах, щеки заливала краска стыда. Забыл…

Беспокойной стайкой сзади сгрудились ребята. Всегда смешливые и задиристые, они сейчас не смеялись.

— Вот те на! — кто-то сказал из них растерянно и недоуменно.

Хромая, Васька торопливо шел по улице. Впереди, там, где кончалась деревня, змейкой вилась почерневшая от талого снега дорога. А еще дальше начинался густой, на десятки километров раскинувшийся лес.

Николай сделал несколько шагов… Васька уже не шел, а бежал. В толпе ребят послышался смех.