«Госдепартамент больше не собирался обхаживать и всячески задабривать Никарагуа, – писал позже американский историк Джон Эллис Финдлинг. – Эта страна оказалась под тщательным наблюдением. Ее было необходимо держать в узде».

Президент Рузвельт со всем рвением погрузился в проект строительства канала. Однако, прежде чем работы в Панаме могли начаться, ему предстояло решить последнюю проблему. Республики Панама еще не существовало. Она была провинцией Колумбии, а колумбийские правители не собирались уступать власть на выбранном участке. Впрочем, они допускали, что согласятся, если США предложат еще денег.

«Я думаю, есть два пути, – писал Рузвельт Госсекретарю Хэю. – Первый: захватить Никарагуа. Второй: неким способом вмешаться в нужный момент, чтобы обезопасить панамский проект и не иметь больше дел с глупыми и одержимыми убийствами коррупционерами из Боготы».

После недолгих размышлений Рузвельт выбрал второй вариант. У Штатов пока было мало опыта в разжигании революций. Однако один способ уже появился. Десять лет назад американский дипломат Джон Л. Стивенс разработал простой план, благодаря которому горстка людей без поддержки местного населения умудрилась устроить переворот на Гавайях. Рузвельт решил применить тот же план в Панаме. Он намеревался убедить панамских «революционеров» объявить о независимости от Колумбии, быстро признать их с дипломатической точки зрения и выслать на подмогу американских солдат, чтобы колумбийская армия не вернула власть своей стране.

Второго ноября 1903 года командир американской канонерки «Нэшвиль», стоявшей на якоре у города Колон на карибском побережье Панамы, получил приказ из Вашингтона: предотвратить высадку любых враждебно настроенных сил, будь то правительственные или повстанческие. Американец удивился – ведь никакой революции еще не произошло. Она случилась на следующий день. Группа мятежников наскоро собралась в столице провинции и объявила Панаму независимой.

В Панама-сити не было военных позиций, но в Колоне был разбит большой лагерь. Его командир мгновенно отреагировал на известия о восстании и собрал пятьсот солдат. Они маршем прошли через город к железнодорожной станции и потребовали поезд, чтобы добраться в Панама-сити. Управляющий станцией, американец, солгал: мол, свободен лишь один вагон. Командир не утратил присутствия духа и погрузился в него со своими штабными офицерами, уверенный, что сокрушит мятежников даже малыми силами. Однако он попал в ловушку. Американцы отправили телеграмму, чтобы его и офицеров арестовали, как только они сойдут с поезда.

Второй американский боевой корабль, «Дикси», пришвартовался у Колона пятого ноября. На берег высадились пятьсот морпехов. На следующий день США официально признали бунтовщиков лидерами новой Республики Панама. Еще восемь кораблей быстро появились в водах неподалеку от города и заблокировали подступы, чтобы колумбийские судна на смогли добраться до мятежной провинции. Один историк назвал это «столь беспардонной – и успешной – дипломатией канонерок, какой еще свет не видывал». Даже Рузвельт поначалу сомневался в своем решении. Сперва он предпочел все отрицать. «Я не разжигал революцию на перешейке», – заявил он в интервью. Позже Рузвельт заявил, что «крайне некомпетентные» лидеры Колумбии самым глупым образом потеряли Панаму, отказавшись подписать договор о строительстве канала, «несмотря на очевидные предупреждения». Рузвельт явно и сам не верил своим словам, потому что на последовавшем заседании правительства он попросил Филандера Нокса, министра юстиции, придумать законное оправдание для проведенной операции.

«Ох, господин президент, – ответил Нокс, – не стоит портить столь великое достижение тенью законности».

«Я ведь опроверг обвинения? – взволнованно спросил Рузвельт. – Опроверг же?»

«Определенно, господин президент, – иронично отозвался военный министр, Элиу Рут. – Вас обвиняли в обольщении, а вы доказали, что совершили изнасилование».

Президент Селайя воспринял произошедшее весьма хладнокровно. Он не разозлился из-за утраченного канала или «революции» под американским руководством, которая расколола надвое соседнюю страну. Вместо этого, через несколько недель после восстания, Селайя принял посла Республики Панама, дал званый ужин в его честь и признал его правительство. И у Селайи была хорошая причина так поступить, как объяснил Джон Эллис Финдлинг:

«Спокойствие Селайи, несмотря на проигрыш в ситуации с каналом, можно объяснить двумя основными и новыми для перешейка условиями. Во-первых, 1902 и 1903 годы выдались в Центральной Америке мирными, и Селайя использовал это время, чтобы подготовить почву для союза стран под своим главенством. Во-вторых, он пошел на огромные и в перспективе прибыльные уступки американским и никарагуанским промышленникам. Американский канал, скорее всего, помешал бы подобной экономической политике».

Как и нынешние идеалисты и утописты, Селайя мечтал о восстановлении объединенной Центральной Америки 1821–1838 годов. В 1902-м он созвал президентов Гватемалы, Сальвадора, Гондураса и Коста-Рики на конференцию, на которой надеялся запустить процесс объединения. Они достигли определенного согласия, однако вскоре перешеек вновь охватил давний конфликт между консерваторами и либералами. Селайя перешел к более активным действиям: сперва он применил политическое давление, а затем отправил солдат в Гондурас и Сальвадор.

Когда начались работы над Панамским каналом, американские чиновники отнеслись к подобным действиям крайне скептически. И все же военных налетов Селайи, которыми некоторые господа в Вашингтоне оставались недовольны, было недостаточно для его свержения. Как и его неспособности увидеть преимущества демократии. Однако к этим двум проступкам добавился и третий, который склонил чашу не в пользу Селайи. Он раз за разом вступал в конфликты с американскими компаниями в своей стране.

Среди достижений Селайи самым важным было объединение народа Никарагуа. Благодаря его стараниям британцы, что контролировали богатые порты на восточном побережье страны и тропики вокруг, наконец отступили от притязаний. На их место пришли американские предприниматели. Более дюжины приобрели у правительства Никарагуа исключительные права, например, заготавливать лес или добывать полезные ископаемые на определенной местности. Некоторые позже выступили против Селайи и обратились за помощью к Госдепартаменту США.

Среди самых воинственных из них был Джордж Д. Эмери, бостонский торговец древесиной. В 1894 году Эмери купил разрешение на добычу кедра, красного и прочего дерева из лесов Восточной Никарагуа. Через несколько лет он стал главным поставщиком красного дерева для компании Пульмана и других элитных клиентов. Эмери нанял более полутора тысяч никарагуанских рабочих, выплачивал правительству сорок тысяч долларов в год в качестве концессионного сбора и вложил два миллиона долларов в американский инвестиционный фонд.

Концессионное соглашение Эмери требовало от него две вещи: построить железную дорогу и выращивать по два дерева вместо каждого срубленного. Эмери же не делал ничего. Когда правительство стало настаивать на выполнении договора, Эмери попросил у Госдепартамента защиты от «хулиганских и деспотичных претензий» Селайи.

Президент Рузвельт почти не обращал внимания на жалобы таких предпринимателей, как Эмери, и вопрос, выступит ли он против Селайи, долгие годы занимал умы никарагуанских историков. Рузвельта часто называют одним из основателей американского империализма. Его подвиги на Кубе, часто цитируемая фраза о том, что США должны всегда держать под рукой «большую дубинку» для мировой политики, и готовность срежиссировать революцию в Панаме – все подтверждает это мнение. Однако Рузвельт с готовностью решал внешнеполитические проблемы мирно, если это было возможно, и гордился тем, что во время его президентства США ни разу не начали конфликт, сопровождавшийся потерями. Бездействующие правители, которые уже давно господствовали в Центральной Америке, Рузвельту были не по душе. В Хосе Сантосе Селайе, человеке огромного ума, обладавшем неуемной энергией и жаждавшем реформ, он вполне мог видеть свое отражение. Даже в 1908 году Рузвельт по-прежнему отзывался о никарагуанском лидере как о «большом и добром друге».