«Пленников не брать, – скомандовал он. – Убивайте и жгите. Чем больше убьете и сожжете, тем больше я буду рад».

Американские солдаты с упоением исполняли его приказы. Сперва они сровняли с землей Балангигу, затем продолжили бушевать и в деревушках. Памятуя, что противники уже скрывались под видом мирных жителей, солдаты убивали всех подряд. Их подогревало страстное желание отомстить за товарищей – они уничтожили сотни людей, сожги урожаи, вырезали скот и разрушили десятки поселений.

Во время долгого и плохо спланированного марша сквозь джунгли на Самаре одиннадцать морпехов скончались от голода и заражения. Их капитан, будучи в бреду и лишь временами приходя в сознание, решил, что носильщики из числа филиппинцев этому поспособствовали – якобы они прятали картофель, соль и прочие припасы. Капитан выбрал одиннадцать филиппинцев, по числу умерших солдат, и приказал их расстрелять.

С самого начала войны американцы действовали достаточно жестоко, однако военачальники уже не смогли оставить без внимания казнь филиппинцев, которые работали на них и не совершили никаких преступлений. Виновный в убийстве капитан предстал перед трибуналом. В конце концов его оправдали, но инцидент вызвал в Штатах вспышку недовольства и гнева.

До этого случая многие американцы верили, что их солдаты не такие, как все, что они действуют, руководствуясь высокими моральными принципами, ведь у них благие намерения. Поток откровений после Балангиги раскрыл им глаза. Журналисты разыскали возвратившихся на родину фронтовиков и узнали, что на Филиппинах американские солдаты применяли все виды пыток. Самым страшным было накачивание водой: пленникам в горло вставляли полые стебли бамбука и заливали грязную воду, пока несчастных не раздувало. Затем солдат прыгал на живот пленнику, чтобы извергнуть воду наружу, и процедура повторялась, пока жертва не начинала говорить или не умирала. Этот метод стал настолько известным в США, что в газете «Cleveland Plain Dealer» о нем даже появилась шутка:

Мама: Вилли, а что это за звук такой, будто вода течет?

Вилли: Это мы, мам, накачали Бобби Сноу водой, как филиппинца, и теперь ее выливаем.

Другие отнеслись к теме более серьезно. «Мы пришли к тому, против чего и затеяли войну», – сокрушались в «Baltimore American». В «Indianapolis News» сделали вывод, что США применяют варварские методы, а «New York Post» объявили, что американские войска занимаются массовыми и беспорядочными убийствами.

Дэвид Старр Джордан, глава Стэнфордского университета, высказался, что филиппинцы всего-то выступили против контроля извне и, таким образом, вина за случившуюся войну лежит лишь на американцах. Уважаемый гарвардский профессор Уильям Джеймс заявил, что американцы губят чужую культуру, и завершил одну из своих речей следующим восклицанием: «Да будут прокляты Штаты за все гнусные свершения на Филиппинах!» Марк Твен предположил, что пришло время перекрасить белые полоски американского флага в черный, а звезды заменить на черепа с перекрещенными костями.

Поток гнева и упреков продолжался несколько месяцев, однако вскоре началась и контрагитация. Защитники американской политики, сперва слишком пораженные натиском жутких откровений, наконец обрели дар речи. Они настаивали, что солдаты были вынуждены действовать подобным образом в свете тяжелейших условий. В «New York Times» доказывали, что «храбрые и верные родине офицеры» справедливо поступали с «жестокими, коварными и кровожадными» филиппинцами. В «St. Louis Globe-Democrat» рассуждали, что американские солдаты не совершили ничего сверх того, что происходило и во время Гражданской войны, а учитывая провокации, нарушения случались предельно редко. Журналисты из «Providence Journal» и вовсе призывали читателей познать мудрость того, что на удар следует отвечать ударом.

Последовали оправдания: причиной всех зверств было помрачение рассудка отдельных солдат. «Досадно, – признавали в „St. Paul Pioneer Press“, – однако это никак не влияет на основные положения национальной политики». В «New York Tribune» сообщали, что виновны лишь несколько солдат и наказание должны понести именно они, а не политика страны.

К тому времени, как дебаты достигли пика, в начале 1902 года президент Маккинли был убит, и пришел Теодор Рузвельт. Ему предстояла задача защитить честь дорогих его сердцу войск, пусть он никогда и не поддерживал войну на Филиппинах. Руководить защитой он поручил близкому другу и союзнику Генри Кэботу Лоджу. В ходе долгой и яркой речи перед членами сената Лодж признал случаи пыток, угроз расстрела, жестокого обращения. Однако американцы, живущие в безопасных домах далеко от войны, предупредил он, не могут понять, как тяжело нести закон «почти нецивилизованным людям со всеми склонностями и чертами азиатов».

«Давайте, давайте же будем честны хотя бы сами с собой», – умолял сенаторов Лодж. По предложению Рузвельта он уговорил сенат устроить слушания дел по обвинению американских солдат в превышении полномочий на Филиппинах. Это был умный ход: Лодж лично проводил слушания и умело не позволял им касаться ненужных тем. Звучало множество свидетельств о войсковых тактиках, однако никто не вдавался в политику, за ними стоявшую. Комиссия даже не обнародовала отчет о проделанной работе. Один историк назвал ее «ловким трюком».

Четвертого июля 1902 года, вскоре после окончания трудов комиссии, президент Рузвельт объявил, что на Филиппинах воцарился порядок. И говорил правду. Важнейшие лидеры повстанцев были либо убиты, либо захвачены в плен. Филиппинцы прекратили сопротивление. Война далась обеим сторонами куда тяжелее, чем они могли предположить изначально. За три с половиной мучительных года Америка потеряла четыре тысячи триста семьдесят четыре солдата – в десять раз больше, чем погибло на Кубе. Было убито около шестнадцати тысяч партизан и как минимум двадцать тысяч мирных жителей. Филиппинцы запомнили эти годы – самые кровавые в их истории. Американцы быстро позабыли о той войне.

США свергли правителя Никарагуа, самого сильного в истории страны, и причиной тому стала почтовая марка. Она запустила череду событий, отголоски которых ощущаются и по сей день. Если бы эта марка не увидела свет, Никарагуа давным-давно могла стать мирной и процветающей страной. Однако вместо этого она погрязла в бедности и нестабильности, превратилась в кипящий котел для междоусобиц и площадку для постоянных вмешательств со стороны Америки.

Простому человеку марка покажется совершенно обыкновенной: напечатанное фиолетовыми чернилами изображение дымящегося вулкана на берегу озера. По краям – слова «Никарагуа», «Почта», «10 сентаво» и, крошечными буквами внизу, «Американская банкнотная компания Нью-Йорк». Когда марка появилась в 1900 году, Никарагуа находилась в процессе прогрессивной революции. Сегодня она лишь служит горьким напоминанием об утраченных возможностях.

Во время последних десятилетий девятнадцатого столетия Центральную Америку охватили идеалы социальных и политических реформ. Дальновидные лидеры, вдохновленные европейскими философами и государственными деятелями, стремились избавиться от феодального строя, что сковал страны льдом. Один из реформаторов, президент Никарагуа Хосе Сантос Селайя, столь принципиально взялся за дело, что США сочли необходимым его свергнуть.

На портретах – например, на том, что теперь украшает банкноту номиналом двадцать кордоб, – Селайю изображают с решительным выражением лица, элегантно закрученными усами и цепким, пылающим взглядом. Уже в юности Селайя подавал надежды, и его отец, полковник армии и кофейный плантатор, отправил парня учиться в Европу. После выпуска он вернулся домой с женой-бельгийкой и примкнул к либеральной партии, которая выступала за секуляризм и радикальные реформы. В 1893 году, когда консервативная партия, уже долго пребывавшая у власти, оказалась поглощена фракционным конфликтом, Селайя с группой товарищей-либералов организовал восстание и с удивительной легкостью сверг консерваторов. Через несколько месяцев он стал новым лидером Никарагуа. За шесть недель до своего сорокалетия он принес присягу. Селайя объявил о принципиально новом курсе страны, которую намеревался вывести из спячки. Он построил дороги, обычные и железные, порты, правительственные здания и более ста сорока школ; вымостил улицы Манагуа и поставил везде фонари; ввез в страну первый автомобиль, узаконил гражданский брак и развод и даже учредил первую бейсбольную лигу, где участвовали две команды: «Молодость» и «Мятеж». Селайя поддерживал предпринимательство, особенно недавно возникшую кофейную индустрию. Что касается внешней политики, он поспособствовал созданию союза пяти небольших стран Центральной Америки и с рвением взялся за огромный проект, что вывел Никарагуа на мировую арену: строительство межокеанического канала.