— А почему ты попросту не завела себе любовника?! Ну ты и дурища, Гаэль, честное слово!

— Я не могу этого объяснить. Это произошло почему-то именно так… Я сказала сама себе, что смогу пользоваться этими деньгами, как мне заблагорассудится, и что мне… и что мне больше не придется просить у мужа денег по каждому малейшему поводу…

— Но если тебе нужны были свои собственные деньги, то почему ты, черт возьми, не подыскала себе работу?

— А для меня это и было работой, — отвечает Гаэль абсолютно спокойным голосом.

— Работой?!

— У меня нет никакого образования, я раньше почти никогда нигде не работала… Я пыталась подыскать себе работу, но так ничего и не нашла. Что ж, по-твоему, мне оставалось делать?

Эрик таращится на нее.

— Да что угодно, кроме этого!.. Неужели ты не понимаешь, Гаэль?

— Понимаю. Но для меня это была своего рода игра.

— Игра? Быть шлюхой — это игра?

Гаэль, конечно, весьма неприятно, что ее называют этим грубым, непристойным словом, пусть даже и заслуженно. Эрик решает надавить на нее еще сильнее.

— Спроси у тех девиц, которые стоят на панели, считают ли они проституцию игрой!

— Но я ведь могла позволить себе выбирать клиентов… Поэтому для меня это было игрой. Опасной игрой, которая мне нравилась… И которая, кроме того, приносила мне деньги.

Эрик некоторое время с недоумением смотрит на Гаэль, а затем спрашивает:

— А… а Бенуа ничего не замечал?

На губах Гаэль появляется грустная и в то же время циничная улыбка.

— Бенуа был слишком занят своими расследованиями и… амурными делами! Нет, он ничего не замечал… Когда-то давно я завела счет в банке, но затем долго не пользовалась им, потому что на нем уже почти не было денег. Вот я и стала класть туда часть денег, которую мне платили клиенты, а остальную часть тратила…

Эрик не знает, что и думать. У него такое ощущение, что ему залепили пощечину. Такую пощечину, какую редко кто получает в жизни. Гаэль продолжает рассказывать, но он предпочел бы, чтобы она заткнулась.

— Я, безусловно, сильно рисковала… Но именно это мне и нравилось. Если бы о том, чем я занималась, когда-нибудь стало известно, у Бенуа были бы большие неприятности… Такой риск вносил некую пикантность в мою жизнь. Мою безрадостную и скучную жизнь!..

— Понятно!.. Полицейский, женатый на проститутке… Проститутке, живущей на деньги, которые она зарабатывает… Это делало из него посмешище. Так ведь, Гаэль?

— Да… Знаешь, мне доводилось сталкиваться и с довольно симпатичными мужчинами, и с откровенно гнусными типами… Мне не нужен любовник, который… который дарил бы мне цветы и встречался бы со мной с пяти ноль-ноль до семи ноль-ноль, после того как заканчивается его рабочий день… Мне хотелось чего-то иного.

Эрик решает прекратить разговор. Эти откровения уж слишком действуют ему на нервы. Он даже не знает, кого следует винить во всей этой мерзости — своего лучшего друга Бенуа или его супругу Гаэль. Пожалуй, все-таки Бенуа. Да, именно так: его друг своим поведением вынудил Гаэль вляпаться в грязь.

— Расскажи мне лучше о том шантажисте…

— Как-то раз я получила письмо по электронной почте, подписанное, конечно же, вымышленным именем… Его автор сообщал мне, что он знает о моих «делишках» и что он расскажет о них Бену…

— Так ведь ты на это сама и нарывалась, разве не так? Рано или поздно все раскрылось бы и тебя ждал бы позор!.. А почему ты не послала этого шантажиста ко всем чертям?

— Мне вдруг стало очень страшно… Страшно, что я потеряю Бенуа. Я испугалась, что он не простит и бросит меня… Я ведь, откровенно говоря, очень сильно люблю Бенуа… Пожалуй, даже слишком сильно…

— Тот тип потребовал у тебя деньги, да?

— Да. В обмен на свое молчание он потребовал у меня три тысячи евро и… и интимную встречу с ним.

— Час от часу не легче! И как ты передала ему эти деньги?

— Он пришел ко мне домой десятого декабря во второй половине дня. Бен тогда находился на стажировке в Дижоне.

— Как этот тип себя вел? Я имею в виду… Он был с тобой груб?

— Нет… Так, немножко.

— Что значит «немножко»?

— Мне не хочется об этом говорить.

— А надо бы!

— Нет, я не стану этого рассказывать…

Эрик вздыхает, а затем переходит к самому трудному в своей жизни допросу.

— Как его зовут?

— Понятия не имею…

— Не делай из меня дурака! — рявкает лейтенант.

Гаэль вздрагивает.

— Я уверен, что ты знакома с этим мерзавцем! Иначе как он мог оказаться в курсе того, чем ты занималась?

— Я не знаю! — хнычет Гаэль.

— Не ври! — не унимается лейтенант.

Гаэль замолкает. Она уходит в себя — словно устрица, закрывшаяся в своей ракушке. Эрик довольно грубо хватает Гаэль за плечи и начинает ее трясти.

— Кто он?

— Я не могу этого сказать! — снова хнычет Гаэль.

— Ну уж нет, ты мне это скажешь! — Голос лейтенанта становится угрожающим. — Я разыщу этого подонка, и, можешь мне поверить, он пожалеет о том, что появился на белый свет!

— Если я выдам его, все узнают, чем я занималась, и тогда…

Гаэль начинает плакать, однако Эрик не обращает на ее слезы никакого внимания.

— Я предупреждаю, Гаэль, что не отстану от тебя, пока ты не скажешь, как зовут этого ублюдка! Давай, Гаэль, не тяни!

Женщина, всхлипывая, наконец-таки произносит фамилию.

Услышав ее, лейтенант Торез невольно хватается обеими руками за край столешницы.

Затем Эрик бросает растерянный взгляд на затемненное стекло, за которым находятся его коллеги, словно бы говоря им, что он вряд ли станет арестовывать этого человека.

У него слишком маленькое звание, чтобы осмелиться надеть наручники на самого большого начальника в том учреждении, в котором он сейчас находится.

Лидия тихонько спускается по ступенькам. Она останавливается в нижней части лестницы и смотрит на силуэт, виднеющийся на полу с другой стороны металлической решетки. Затем она подходит к этому силуэту — подходит абсолютно бесшумно.

— Бен… Ты меня слышишь?

Да, он ее слышит. Несмотря на царящий в голове и теле хаос, в его сознание врывается этот хорошо знакомый ему голос, в котором он способен различить буквально любой оттенок. Но он предпочитает изображать из себя труп. Теперь это его единственное средство защиты.

Бенуа недавно пришел в сознание, но время от времени на несколько секунд впадает в беспамятство, словно то и дело оказываясь одной ногой в потустороннем мире и балансируя между жизнью и смертью.

Он лежит на левом боку, лицом к стене, чтобы не видеть эту решетку, этот подвал, эту могилу. Чтобы не видеть своего жуткого состояния. Чтобы не видеть свою медленную смерть.

— Бен, ответь мне…

Нет, он не станет ей отвечать. Не станет подвергать себя такому огромному риску.

Сейчас ему хочется только одного — побыстрее подохнуть, чтобы больше никогда не видеть лица и не слышать голоса своей мучительницы. Пусть даже смерть и лишит его возможности видеть другие лица и слышать другие голоса. Пусть даже смерть лишит его самых дорогих для него моментов жизни.

Бенуа вспоминает все удары, которые он получил, вспоминает ненависть и остервенение. Он вспоминает удары железным прутом, ногами, кулаками, ожоги от зажженной сигареты… А еще лезвие ножа, вонзавшееся в его — уже полумертвое — тело. Он вспоминает о поломанных пальцах правой руки, об изувеченной левой ноге.

Он сможет забыть обо всем этом только тогда, когда испустит дух. Ничего другого его уже не ждет.

— Бенуа, я… я все-таки ходила к тебе домой. Я… нашла там ту гостиничную квитанцию…

Бенуа открывает глаза.

— Бенуа, пожалуйста, посмотри на меня.

Он медленно переворачивается с бока на спину и, помогая себе все еще здоровой — и все еще пристегнутой к решетке — рукой, приподнимается так, чтобы можно было опереться спиной о металлические прутья. Затем он поворачивает к Лидии изуродованное лицо. Лицо, превращенное в кровавое месиво.