«Почему ты держишь портфель на коленях, как хрустальную вазу? Что у тебя там?»-спрашивает Анна Ивановна.

«Бибигон», — скромно отвечаю я.

Класс замер.

«Кто-кто?»

«Маленький человечек Бибигон, которого мне удалось поймать летом. Вот он!»

Я открываю замок портфеля и…

— Чего рот разинул? Хватай его! Он сейчас улетит!

Женькин крик вывел меня из задумчивости. Надо скорее хватать Бибигона! Но куда там! Бибигон уже успел вскарабкаться на крышку ящика, где сидела стрекоза. Не мешкая, человечек оседлал её и укрепил на поясе свою длинную шпагу. Он был спокоен. Он покашлял, заслоняя рот перчаткой с раструбом, как у королевских мушкетёров, и двумя пальчиками послал нам воздушный поцелуй.

Пока мы с Женькой подпрыгивали, пытаясь схватить стрекозу за хвост, она снялась с крышки ящика, сделала над нами прощальный круг и, с неодобрением взглянув на нас, улетела, унося на своей спине Бибигона.

Мы ещё некоторое время слышали звон и треск сверкающих крыльев. Они мелькали в лучах утреннего солнца, пробивающегося сквозь листву.

Но вот стрекоза со своим всадником исчезла, словно бы растворилась в воздухе, а шум её крыльев потонул в других звуках утреннего леса — пении и щёлканье птиц, жужжании зелёных мух над ящиком, стуке дятла, шуме стада, продирающегося сквозь кусты, и криках пастуха.

— Вперёд! — воскликнул Женька и бросился в погоню.

Солнце уже поднялось над лесом, а мы всё бегали и бегали в надежде догнать Бибигона.

Я остановился и перевёл дыхание.

— Нужно что-то придумать.

— Уже придумал, — проговорил Женька и приставил палец к губам, чтобы я помалкивал. — Смотри!

Я посмотрел туда, куда показывал Женька, и увидел за деревьями дом Чуковского. Вы уже знаете, что он двухэтажный и покрашен жёлтой краской. Можно подумать — дом как дом. Но в действительности он необыкновенно красивый.

Дом Корнея Ивановича весело выглядел в любое время года. Сейчас, летом, могло показаться, что за деревьями не жёлтая стена, а чудесный луг, заросший жёлтыми цветами и ярко освещённый солнцем. Да и зимой он напоминал о лете и солнце. А осенью жёлтые стены дома сливались с жёлтыми листьями на деревьях, и дом превращался в невидимку. Сверкающие окна и белые рамы как бы сами собой висели в воздухе среди осенней листвы.

Так он выглядел снаружи. А что же внутри?

Мы с Женькой понимали друг друга с полуслова. И сейчас, конечно, я отлично понял его замысел, но всё же переспросил:

— Неужели ты хочешь пробраться туда?

Женькины зелёные глаза сияли от восторга и отваги.

— Вперёд! — шёпотом крикнул Женька и, ступая на цыпочки, неслышно устремился к таинственному дому.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Подкравшись к крыльцу, мы один за другим поднялись по скрипучим ступеням.

В прихожей было сумрачно, прохладно, тихо. Трудно понять по этой тишине, дом пуст или в нём кто-нибудь есть. Ведь писатель работает в полной тишине, только перо скрипит по бумаге. А поди-ка улови такой тихий звук, как скрип пера!

Мы с Женькой некоторое время стояли затаив дыхание и прислушивались. Ничего не было слышно — ни звука.

— Смотри-ка, — шепнул Женька,- вешалка.

— Ну и что?

— Нет шляпы. И трости тоже нет!

— Значит, он гуляет?

— Верно! Вперёд!

Дом Корнея Ивановича и Марии Борисовны состоял из книг. Все стены, за исключением дверей и окон, от пола до потолка уставлены рядами книг. Здесь и очень толстые тома в кожаных переплётах с золотыми буквами, и тоненькие книжечки в тонких обложках, напоминающие обычные школьные тетрадки. Книжные корешки, коричневые, чёрные, красные, синие, жёлтые, серые, белые, зелёные, стоят на полках, как буквы на тетрадных линейках,- некоторые в одну сторону наклонены, некоторые в другую.

Набрав в себя воздуха, как перед нырянием, мы бросились вверх по винтовой лестнице, словно бы прорубленной в скале из книг.

И вот мы уже стоим на втором этаже перед закрытой дверью.

— Входим, — в один голос шепнули мы и толкнули заветную дверь.

Дверь легко и бесшумно отворилась.

Мы с Женькой протиснулись в комнату.

Рабочий кабинет Корнея Ивановича напоминал просторную пещеру в книжной горе. Здесь было тихо и таинственно.

Большое, во всю стену, окно распахнуто, но в комнату не проникало с улицы ни одного звука. Густые ветви старых высоких лип заслоняли солнечный свет, в комнате было темновато. Но вот листья беззвучно зашевелились, в комнату влетели солнечные зайчики. Они пролетели по полу, по книжным корешкам, по потолку и один за другим, толкаясь, как мы с Женькой, вылетели в окно.

Бибигона здесь не было.

— Ведь про него ещё не написана книжка,- прошептал я, но Женька, который успел подойти к столу, воскликнул:

— Вот же он!

Тут и я увидел Бибигона, как бы лежащего на спине. Он был в широких шароварах и тюбетейке. На шее у него повязан красный бант — этот бант, один-единственный из всей одежды, был цветной. Весь остальной Бибигон был нарисован чёрным карандашом на листе очень белой шершавой бумаги. Неслышно влетевший в окно ветер приподнял рисунок, он отъехал в сторону, открыв ещё один лист с нарисованным Бибигоном — в будённовском шлеме с большой красной звездой.

Вдруг я почувствовал, как Женькин острый локоть вонзился мне под ребро.

— Что тебе? — прошептал я сердито и тут увидел художника, который тихонечко сидел на низком табурете в углу кабинета и, прикнопив к прямоугольному куску фанеры лист бумаги, рисовал Бибигона. Чёрный, длинный уголёк шуршал и крошился, оставляя на бумаге контур смешного человечка. У художника были густые чёрные волосы, и он был похож на чёрный одуванчик.

Художник, хотя и заметил нас, не проронил ни слова, продолжая быстро чертить угольком по бумаге.

Женька осмелел:

— А где же Бибигон?

Художник неопределённо хмыкнул:

— Хотел бы я это знать! Он ужасный непоседа!

В наступившей тишине мы отчётливо услышали скрип лестницы под тяжёлыми и неторопливыми шагами Корнея Ивановича. Вот он уже шагнул к двери, уже половицы заскрипели…

Что делать? Не сговариваясь, мы с Женькой бросились к тахте и в один миг, как ящерицы, юркнули под неё. Снаружи остались лишь голые, похожие на картофелины, пятки, но мы их успели втянуть под тахту, когда дверь отворилась и в комнате появился хозяин.

Корней Иванович прошествовал к своему рабочему столу. Когда он проходил мимо тахты, мы чувствовали, как доски пола прогибаются под тяжестью его большого тела.

Писатель уселся в кресло, после чего наступила тишина, лишь слышалось шуршание угля по бумаге да шелест рисунков, которые Корней Иванович рассматривал, перекладывая с места на место.

— Ну что же, прекрасные портреты, — сказал Корней Иванович. — Вам удалось передать внешнее сходство. Но где же сам Бибигон?

Художник вздохнул и пожал плечами.

— Хотел бы я это знать. Он ужасный непоседа!

— Ну погоди же, непослушный мальчишка! — воскликнул Корней Иванович. С этими словами он встал из-за стола и громко захлопал в ладоши: -Би-би-гон! Где ты? Возвращайся!

И не успел Чуковский подойти к окну, как в комнату с треском влетела наша знакомая стрекоза со стоящим на её спине Бибигоном. Не дождавшись, пока стрекоза сядет, Бибигон бесстрашно спрыгнул на стол и сразу же углубился в изучение собственных портретов.

— А что? — проговорил Бибигон, взглянув на Корнея Ивановича. — По-моему, совсем не плохо! — И он ткнул шпагой в собственное изображение на одной из картинок.