Она замолчала и задумчиво оглядела меня.

— Я также думаю, — добавила она, — что за всю мою довольно долгую жизнь это будет самое интересное, что со мной случалось. Ваш бокал пуст, моя дорогая.

— Переселение душ, — недоуменно повторила я, протягивая бокал. — Но, если бы это было возможно.

— О, в этом нет сомнения. Те упомянутые мной три случая совершенно достоверные.

— Может быть и так… почти, — допустила я. — По крайней мере, с одной стороны да, но с другой — нет. Ведь есть приметы ночного кошмара. Вы кажетесь мне совершенно нормальной, но взгляните на меня — и на вашу крохотную горничную! Это же несомненно часть галлюцинаций. Мне кажется, что я здесь говорю с вами, но в действительности этого не может быть, тогда где же я?

— Думаю, что я больше, чем кто-нибудь другой могу понять, каким далеким от реальности должно казаться это вам. Я сама провела за книгами так много лет, что иногда оно и мне кажется ненастоящим, будто я живу не совсем здесь. А теперь скажите мне, дорогая, когда вы родились?

Я сказала ей. С минуту она размышляла.

— Хм! — Произнесла она, — Георг VI — но вы же не помните второй большой войны?

— Нет, — подтвердила я.

— Но вы, может быть, помните коронацию следующего монарха? Кто он был?

— Елизавета… Елизавета Вторая. Моя мама водила меня посмотреть шествие, — сообщила я ей.

— Вы что-нибудь помните?

— Не так уж много, только то, что шел дождь, почти целый день, — призналась я.

Некоторое время мы продолжали в том же духе, потом она успокоенно улыбнулась.

— Ну, я думаю, этого достаточно, чтобы обосновать свое мнение. До этого я уже слышала о коронации, из вторых рук. Должно быть, была замечательная сцена, в аббатстве, — она задумалась на мгновение и вздрогнула слегка. — Вы были так терпеливы со мной, моя дорогая, если вы вернетесь, это будет только справедливо, но, боюсь, вам придется приготовить себя к нескольким потрясениям.

— Думаю, что уже приучила себя к этому за последние 36 часов — или то, что кажется 36-ю часами, — сказала я ей.

— Сомневаюсь, — ответила леди, серьезно гладя на меня.

— Объясните, — попросила я, — пожалуйста, объясните, если можете.

— Ваш бокал, моя дорогая. Потом я вам расскажу, в чем суть дела.

Налив нам обеим, она спросила:

— Какая черта произошедшего вас больше всего поразила до сих пор?

Я подумала:

— Так много всего…

— Не то ли, что вы не видели ни единого мужчины? — подсказала она.

Я мысленно вернулась назад. Вспомнила недоуменную интонацию в голосе одной из Матерей, спросившей: «Что такое мужчина?»

— Да, конечно, это одна из них, — согласилась я. — А где они?

Она покачала головой, в упор глядя на меня.

— Их больше нет, моя дорогая. Совсем нет. Ни единого.

Я уставилась на нее, ничего не понимая. Выражение ее лица было совершенно серьезным и сочувственным. Ни следа хитрости или коварства, в то время как я содрогнулась от подобной, мысли. Под конец я выдавила:

— Но… но это невероятно! Должны же быть хоть где-нибудь?.. Не могли же вы… то есть, каким образом? То есть, — я запуталась в выражениях и смолкла.

Леди покачала головой.

— Я знаю, что это должно казаться тебе невероятным, Джейн. Можно, я буду звать тебя Джейн? Но это так. Я теперь старуха, мне почти 80, и за всю свою долгую жизнь я никогда не видела мужчины, кроме как на старинных картинах и на фотографиях. Допей херес, моя дорогая. Тебе станет лучше. — Она помолчала. — Боюсь, что это огорчает тебя.

Я подчинилась, слишком изумленная в тот момент, чтобы возразить, но протестуя внутренне. Вместе с тем я не могла не верить, потому что действительно не видела ни единого мужчины до сих шор, даже намека на его присутствие. Леди тихо заговорила, давая мне время собраться с мыслями:

— В некоторой степени я могу понять, что ты чувствуешь. Всю мою историю я изучала не только по книгам. Когда я была девочкой, лет 16 или 17, я частенько слушала мою бабушку. Она была такой же старой, как и я теперь, но память о ее молодости была в ней сильна. Я даже почти видела те места, о которых она рассказывала, но они были частью настолько чуждого мне мира, что я с трудом представляла, что она чувствовала. Когда она говорила о молодом человеке, с которым была помолвлена, из ее глаз катились слезы — не только по нему, конечно, но по всему тому миру, который она знала девушкой. Мне было жаль ее, хотя на самом деле я не могла понять, что она чувствовала. Да и как я могла? Но теперь я, постарев и прочитав много книг, лучше понимаю ее чувства. — Она с любопытством поглядела на меня.

— А вы, моя дорогая. Вы, наверное, тоже были помолвлены, чтобы выйти замуж?

— Я была замужем, немножко, — сказала я ей.

Несколько минут она размышляла.

— Должно быть очень странное ощущение иметь над собой хозяина, — задумчиво заметила она.

— Хозяина? — изумленно воскликнула я.

— Быть управляемой мужем, — пояснила она сочувственно.

Я уставилась на нее.

— Но., все не так было… — но я смолкла, потому что еще немного и расплакалась бы. Чтобы отвлечься, я спросила:

— Но что случилось? Что вообще случилось с мужчинами?

— Все умерли, — сообщила мне леди, — заболели. И никто не мог сделать ничего, вот они и умерли. Меньше чем через год уже никого не осталось, кроме очень немногих.

— Но ведь тогда, тогда бы все разрушилось?

— О, да. И очень сильно. Настали плохие времена. Жуткое количество умерло от голода. Наиболее пострадали промышленные районы, в наиболее отсталых странах и сельских районах женщины смогли заняться земледелием и пахать, чтобы выжить самим и их детям, но почти вся огромная цивилизация полностью развалилась. Вскоре исчез транспорт: бензин кончился, а уголь уже не добывали. Состояние дел было ужасное, потому что, хотя и было очень много женщин и по числу они превосходили мужчин, все, чем они в основном занимались до этого, было потребление и трата денег. Вот почему, когда пришел кризис, едва ли одна из них знала, как делать все самой, потому что почти всеми ими владели мужчины, и им приходилось вести жизнь домашних животных и паразитов.

Я хотела было возразить, но ее тонкая ручка предостерегающе взметнулась вверх.

— Это не их вина — не совсем, — пояснила она. — Катастрофа застигла их на полпути, все как будто сговорилось мешать их освобождению. А процесс его был очень долог, уходя корнями еще в 19-е столетие, в Южную Францию. Там, в виде элегантной и развлекательной моды праздных слоев общества и берет свое начало романтическая концепция. Постепенно, со временем, она проникла почти во все слои общества, но только в последней четверти 19 столетия по-настоящему разумно были оценены ее коммерческие возможности, и только в 20-м их стали использовать.

В начале 20-го столетия женщине впервые предоставили шанс вести собственную полезную, творческую интересную жизнь. Но это не устраивало коммерцию: ей больше подходили женщины в виде массового потребителя, чем производителя, за исключением самого что ни есть бытового уровня. Таким образом, появилась и совершенствовалась Романтика, как оружие против дальнейшего развития женщин, чтобы обеспечить бесперебойное потребление, и его усердно использовали.

Женщине ни на мгновение не дозволялось забыть свой пол и на равных конкурировать с мужчиной. Все должно было иметь «женскую точку зрения», отличную от «мужской», о которой кричали, не прекращая, на каждом углу. Конечно, если бы заводовладельцы открыто объявили лозунг: «Назад на кухню» — это не принесло бы им популярности, но ведь были и другие способы. Была приобретена безличная профессия, названная «домохозяйка». Кухню возвеличивали и делали все более дорогой, заставляли мечтать об этой кухне и давали понять, что достичь ее можно только через замужество. В это вмешивалась пресса, по сотне тысяч экземпляров еженедельно, непрестанно и настойчиво, журналы, сосредоточивающие внимание женщин на необходимости продать себя какому-нибудь мужчине, чтобы получить маленькую неэкономичную единицу жилья, на которую можно было бы изводить деньги.