— А что пользы от такой революции?

— Это как же? — спросил я.

На Сэлли нашел дух противоречия. Она продолжала тоном человека, привыкшего смотреть правде в глаза.

— Всякому открытию у нас находят только два применения, — объяснила она. — Первое: попроще убить побольше народу. И второе: помочь разным выжигам обирать простаков. Может, когда и бывают исключения, как например, с рентгеновскими лучами, да только редко. А ты радуешься. Да первое, что мы делаем со всяким открытием, — это приводим его к наименьшему общему знаменателю, а потом множим результат на простейшую дробь. Ну времена! А уж люди!.. Прямо в жар бросает, как подумаешь, что скажут о нас потомки.

— А вот мне все равно. Мы же их не услышим, — возразил я.

Она смерила меня убийственным взглядом.

— Ну, конечно. Ответ, достойный двадцатого века.

— И чудачка же ты, проговорил я. — Ты можешь преспокойно говорить глупости, лишь бы они были твои, а не чужие. Для большинства нынешних девушек будущее — это только новый фасон шляпок или очередное прибавление семейства. А там хоть град из расщепленных атомов — им и дела нет: ведь они убеждены, что спокон века на земле не было и не будет особых перемен.

— Откуда ты знаешь, что думают девушки? — возмутилась Сэлли.

— Так мне кажется. А вообще, откуда мне знать? — отвечал я.

По всему судя, она настроилась отрицать все, что было связано с этой историей, и я почел за лучшее переменить тему.

Дня через два Джимми опять заглянул ко мне.

— Он на время прервал свои опыты, — сообщил Джимми.

— Это ты про кого?

— Да про этого, телетранспортировщика. Со вторника никаких сведений. Наверно, догадался, что кто-то напал на его след.

— Ты себя имеешь в виду? — спросил я.

— Может быть.

— Так тебе удалось что-то узнать?

Он нахмурился.

— Во всяком случае, я кое-что сделал. Я нанес на карту места их появлений, и центр пришелся на храм Всех Святых. Я сходил, все там посмотрел, но ничего не обнаружил. И все же я на верном пути, иначе зачем ему прятаться?

Этого я не мог ему объяснить. Да и никто другой тоже. Тем более в тот же вечер газета сообщила, что какая-то домохозяйка видела руку и ногу, которые передвигались по ее кухне. Я показал эту заметку Сэлли.

— Вот увидишь, все это окажется каким-нибудь новым видом рекламы, — сказала она.

— Не иначе, как тайной, — пошутил я. Но, заметив, что в глазах ее снова загорается возмущение, поспешил добавить: — А не пойти ли нам в кино?

Когда мы входили в кинотеатр, небо затянуло тучами; вышли мы уже в ливень. Так как до дома Сэлли не было и мили, а все такси как будто сгинули, мы решили идти пешком. Сэлли натянула на голову капюшон своего плаща, взяла меня под руку, и мы двинулись в путь. С минуту мы молчали.

— Милая, — произнес я наконец, — меня, конечно, можно назвать человеком легкомысленным и беспутным, но разве ты не задумывалась о том, какие здесь открываются возможности для педагогического воздействия?

— Разумеется, — сказала она решительно, но не тем тоном, на который я рассчитывал.

— Словом, — продолжал я настойчиво, — если тебе хочется посвятить себя благородному делу, что может быть лучше, как заняться воспитанием подобной личности? Перспективы громадные…

— Это что, понимать как предложение? — спросила Сэлли.

— "Понимать"!..Да если б ты знала… Господи! Что это?! — И я замолк.

Мы шли по Тайлер-стрит. Эта коротенькая улочка была сейчас залита водой и совсем пустынна: кроме нас — ни души. А умолк я потому, что внезапно увидел немного впереди какую-то машину. Из-за дождя я не мог ее толком разглядеть, но мне показалось, что это был маленький грузовичок с низкими бортами, в кузове которого сидело несколько легко одетых людей; он пересек Тайлер-стрит и исчез. Все бы ничего, если бы на Тайлер-стрит выходила хоть какая-нибудь улица, но, увы, ее не было. Грузовичок просто вынырнул с одной стороны и исчез с другой.

— Ты видела? — спросил я.

— Да, но как он?.. — начала она и осеклась.

Мы прошли еще немного и достигли того места, где промелькнул грузовичок: по одну сторону от нас была кирпичная стена, по другую — фасады домов.

— Тебе, наверное, показалось, — сказала Сэлли.

— Но почему только мне?..

— Но ведь это невозможно.

— Послушай, дорогая… — начал было я.

В эту минуту из кирпичной стены шагах в десяти перед нами выступила девушка. Мы замерли на месте и уставились на нее.

Не знаю, свои ли у нее были волосы или парик (теперь наука и искусство так усиливают женские чары!), только голову ее увенчивало какое-то подобие огромной золотой хризантемы добрых полутора футов в окружности, а чуть левее середины в волосы был воткнут красный цветок. Голова ее казалась непомерно тяжелой. На девушке было что-то вроде короткой розовой туники, очевидно шелковой, которая казалась бы уместной в ночном кабаре, но не на мокрой, грязной и темной Тайлер-стрит. Но что меня совсем убило, так это вышитые на тунике узоры. Трудно было поверить, чтоб девушка… Но так или иначе — тут стояли мы, а там — она.

Стоять-то она стояла, да только не прямо на земле, а в нескольких дюймах над ней. Она взглянула на нас обоих, потом уставилась на Сэлли: обе принялись внимательно изучать друг друга. Время шло, а мы все стояли и не двигались. Девушка открыла рот — очевидно, она что-то сказала, но мы не расслышали ни звука. Потом она покачала головой, махнула нам рукой и, повернувшись, ушла в стену.

Сэлли стояла, не шевелясь. В своем блестевшем от дождя плаще она походила на какое-то темное изваяние. Когда она обернулась и на меня из-под капюшона глянуло ее лицо, оно показалось мне каким-то новым. Я обнял ее за плечи, она дрожала всем телом.

— Мне страшно, Джерри, — сказала она.

— Ну что ты, Сэлл. Наверное, все это проще простого, — солгал я.

— Нет, Джерри, тут что-то не то. Ты видел ее лицо? Она же моя копия!

— Да, здорово похожа, — согласился я.

— Понимаешь, ну просто копия… И мне стало страшно.

— Это игра света — и все. А в общем ее уже больше нет, — сказал я.

И все же Сэлли была права. Девушка походила на нее как две капли воды. Я потом часто об этом думал…

Утром ко мне пришел Джимми и принес газету. В короткой передовой высмеивались граждане, которые в последнее время видели разные чудеса.

— Наконец-то они высказали свое мнение, — объявил он.

— А тебе как, удалось что-нибудь разузнать? — спросил я.

Он нахмурился.

— Боюсь, я шел по ложному следу. Я и сейчас думаю, что это первые опыты, только передатчик, очевидно, где-то совсем в другом месте. Возможно, его передачи направлены сюда в опытных целях.

— Но почему сюда?

— Откуда мне знать! Куда-то он должен был их направить. А сам передатчик может быть где угодно. — Он замер, вдруг пораженный страшной мыслью. — Возможно, речь идет об очень серьезных вещах. Что, если передатчик у русских, и они могут телетранспортировать сюда людей или даже… бомбы…

— Здесь-то зачем? — настаивал я. — Если бы, скажем, в Харуелл[23] или же Королевский арсенал — дело другое…

— Для опыта, — повторил он.

— Вот разве что, — согласился я. Затем я рассказал ему о девушке, которую мы с Сэлли повстречали накануне. — Я что-то русских представлял себе совсем иначе, — добавил я.

Джимми покачал головой.

— Маскируются. Насмотрелись там у себя за железным занавесом разных иллюстрированных журналов и газет и решили, что наши девушки так ходят. Вот и весь фокус, — закончил он.

На следующий день примерно три четверти всех читателей "Вечерних новостей" написали в редакцию о разных странностях, которые видели, и газета оставила этот шутливый тон. А через два дня город решительно разделился на сторонников, так сказать, классического толкования и нового. Во втором лагере имелись свои раскольники против теории стереоскопической передачи или спонтанного молекулярного синтеза; первый лагерь разделился на следующие секты: поборников вторжения духов, адептов телесности обычно бестелесных видений и провозвестников страшного суда. В жарких спорах частенько было не разобрать, кто действительно что-то видел, а кто от полноты чувств приукрасил дело в ущерб истине.