От рожденья он не видел солнца.
Он до смерти не увидит звезд.
Он идет. И статуй гибких бронза
смотрит зачарованно под мост.
Трость стучит слегка. Лицо недвижно.
Так проходит он меж двух сторон.
У лотка он покупает вишни
и под аркой входит на перрон.
Поезда приходят и уходят,
мчит решетка тени по лицу.
В город дикая идет погода
тою же походкой, что в лесу.
Как пред смертью — душным-душно стало.
И темно, хоть выколи глаза.
И над гулким куполом вокзала
начался невидимый зигзаг.
Он узнал по грохоту. И сразу,
вместе с громом и дождем, влетел
в предыдущую глухую фразу —
поезд, на полметра от локтей.
А слепой остался на перроне.
И по скулам дождь прозрачный тек.
И размок в его больших ладонях
из газеты сделанный кулек.
(Поезд шел, скользящий весь и гладкий,
в стелющемся понизу дыму.)
С неостановившейся площадки
выскочила девушка к нему.
И ее лицо ласкали пальцы
хоботками бабочек. И слов —
не было. И поцелуй — прервался
глупым многоточием гудков.
Чемодан распотрошив под ливнем,
вишни в чайник всыпали. Потом
об руку пошли, чтоб жить счастливо,
чайник с вишнями внести в свой дом.
……………
И, прикуривая самокрутку,
у меня седой носильщик вдруг
так спросил (мне сразу стало грустно):
«Кто еще встречает так сестру?»
Только б он соврал, старик носильщик.
