IV. Я продолжал Россию Не тот этот город и полночь — не та. (Пастернак) А люди с таинственной выправкой скрытой тыкали в парту меня, как в корыто. А люди с художественной вышивкой Россию (инстинктивно зшиток [8] подъяв, как меч) — отвергали над партой. Чтобы нас перевлечь — в украинские школы — ботинки возили, на русский вопрос — На собраньях прерывали русскую речь. Но я все равно любил Россию. (Туда… улетали… утки… — им проще. За рощами, занесена, она где-то за сутки, за глаз, за ночью, за нас она!) И нас ни чарки не заморочили, ни поштовые марки с « шагающими» [10] гайдамаками, ни вирши — что жовтый воск со свечи заплаканной упадет блакитные очи. Тогда еще спорили — Русь или Запад — в харьковском кремле. А я не играл роли в дебатах, в играл в орлянку на спорной земле. А если б меня и тогда спросили — я продолжал — все равно Россию. V. Поколение Ленина Где никогда не может быть ничья. …И встанут над обломками Европы прямые, как доклад, конструкции, прозрачные как строфы из неба, стали, мысли и стекла. Как моего поколения мальчики фантастикой Ленина зяманись — работа в степени романтики — вот что такое коммунизм! И оранжевые пятаки отсверкали, как пятки мальчишек — оттуда в теперь. И — как в кино — проявились медали на их шинелях. И червь, финский червь сосет у первых трупы, плодя — уже для шюцкоров — червят. Ведь войну теперь начинают не трубы — сирена. И только потом — дипломат. Уже опять к границам сизым составы тайные идут, и коммунизм опять так близок — как в девятнадцатом году. Тогда матросские продотряды судили корнетов револьверным салютцем. Самогонщикам — десять лет. А поменьше гадов запирали «до мировой революции». Помнишь — с детства — рисунок: чугунные путы человек сшибает с земшара грудью? — Только советская нация будет и только советской расы люди… Если на фуражках нету звезд, повяжи на тулью марлю… красную… Подымай винтовку, кровью смазанную, подымайся в человечий рост! Кто понять не сможет, будь глухой — на советском языке команду в бой? Уже опять к границам сизым составы тайные идут, и коммунизм опять так близок — как в девятнадцатом году. VI. Губы в губы Когда народы, распри позабыв, В единую семью соединятся. (Пушкин) Мы подымаем винтовочный голос, чтоб так разрасталась наша отчизна — как зерно, в котором прячется поросль, как зерно, из которого начался колос высокого коммунизма. И пусть тогда на язык людей — всепонятный — как слава, всепонятый снова, попадет мое, русское до костей, мое, советское до корней, мое украинское тихое слово. И пусть войдут и в семью и в плакат слова, как зшиток (коль сшита кипа), как травень [13] в травах, в липах тай ще як блакитные [15] облака! О как я девушек русских прохаю [16]говорить любимым губы в губы задыххающееся «коххаю» [17]и понятнейшее слово — «любый». И, звезды прохладным монистом надевши, скажет мне девушка: боязно все. Моя несказáнная родина-девушка эти слова все произнесет. Для меня стихи — вокругшарный ветер, никогда не зажатый между страниц. Кто сможет его от страниц отстранить? Может, не будь стихов на свете, я бы родился, чтоб их сочинить. вернуться Шаг — денежная единица Центральной Рады, равна 1/2 коп. вернуться Желто-блакитный флаг украинских националистов от Скоропадского до Петлюры. вернуться Поэт-товарищ, убит на финском фронте. (Турочкин — настоящая фамилия Николая Отрады. — Ред.) |
