От него Пересветов вышел совершенно ошалелый. Он, как пьяный, натыкался на косяки, зацеплял за пороги и с трудом волочил ноги. Однажды он сел даже в чужой экипаж. Его всего точно перевернуло. Он будто похудел с лица и сгорбился.

— Подвели, зарезали, живым в могилу толкают, — то и дело шептал он перекосившимися губами и беспомощно разводил руками.

Встречные принимали его за пьяного. Вид у него был совершенно потерянный.

Только вечером он подъехал к воротам своей полуразвалившейся усадьбы. Фуражка его была сдвинута на глаза; он сидел сутуло, вытянув долговязые ноги далеко за передние колеса. Караковая лошадка шла шагом, печальная и тоже похудевшая за день. Хозяин позабыл даже попоить ее, и, покосившись в воротах на сверкавшую ленту Калдаиса, она беспокойно заржала. Она хотела напомнить о себе хозяину.

Настасья Петровна вышла навстречу к мужу и уже по одному его виду поняла, что денег он не достал нигде. Однако, она не сказала ему ни слова, безмолвно посидела с ним на крылечке, поласкалась к его плечу и пошла затем по хозяйству.

А Пересветов до глубокой ночи просидели на крыльце. Жена два раза звала его спать, но он только вздыхал в ответ и о чем-то сосредоточенно думал.

— Ты устал, небось, милый? Право бы, лег! — советовала ему Настасья Петровна, но Пересветов не переменял позы.

Когда Настасья Петровна улеглась, наконец, в постель, он вышел за ворота и долго глядел на обширный дом Трегубова В окне его кабинета горел огонек. Ветки сада порою шевелились, и окно кабинета точно лукаво подмаргивало Пересветову. Острое и мучительное чувство снова внезапно охватило его всего и стремительно понесло в какую-то бездну. У Пересветова даже закружилась голова.

«Да нельзя же этого, нельзя, нельзя, — думал он с тоскою во взоре, — это уже последнее дело!»

— Два калача, два калача, все это вздор и нелепость, — прошептал он и понуро пошел спать.

Однако, он долго не мог заснуть.

Пересветов подходил к усадке Трегубова. Усадьба выглядывала нарядно и щеголевато. Поместительный дом примыкал одной своей стороной к саду, а другой выходил на чисто выметенный и посыпанный песком двор. Этот двор назывался «красным», в отличие от скотного двора, который был раскинут сажен на сто от дома. Все хозяйственный постройки обширной усадьбы выглядывали как с иголочки и были отнесены на почтительное от дома расстояние. Около длинных и низких конюшен, под навесом, стояло два пожарных насоса и несколько выкрашенных в зеленую краску бочек. Во всем виделся образцовый порядок и присутствие капитала. В воротах Пересветов внезапно остановился и с странной тревогой в сердце стал глядеть на сад. Сад содержался в порядке, кое-где на полянах сверкали на солнце стеклянные крыши оранжерей. Клумбы пестрели цветами; подрезанные и выравненные кусты сирени были сплошь осыпаны цветом. Одной своей стороной сад под изволок сбегал к Калдаису, а другой выходил к полевой дороге. С этой стороны он был обнесен очень высокой стеной, но Пересветов вдруг заметил, что в стене с этой стороны прорублена калитка. Раньше Пересветов никогда не замечал ее и даже не знал об ее существовании, а теперь она как будто сама лезла в глаза Пересветову. И ему внезапно захотелось пойти туда и поглядеть, как она затворяется. Его опять понесло в какую-то бездну; у него даже потемнело в глазах. Он долго глядел на калитку, с мучительным любопытством пытаясь отгадать, каким способом она затворяется. «Запором или щеколдой? — думал он. — Или еще, может быть, как?» И он продолжал глядеть на калитку. «Да что же это я, однако, делаю?» — внезапно поймал он себя и сам испугался своего открытия.

— Этого никогда не будет, этому не бывать, — прошептал он бледными губами, — это я только шуточки шучу.

И, встряхнувшись, он понуро пошел к дому. В прихожей его встретила нарядная и кокетливая горничная Глаша.

— Прохор Егорыч у себя? — спросил Пересветов.

— У себя-с, в кабинете. Прикажете доложить?

— Доложите.

Пересветов снял фуражку и поправил перед зеркалом волосы. Глаша, шурша юбками, исчезла и снова появилась в прихожей.

— Просят к себе, — сказала она Пересветову не без кокетства.

Через богато обставленную приемную Пересветов вошел в кабинет. Его сразу опахнуло запахом сирени. Трегубов поднялся ему навстречу.

— Милости просим, — проговорил он, указывая гостю кресло у письменного стола. — Пожалуйста.

Пересветов присел. Письменный стол стоял в двух шагах от раскрытого настежь окна. В окно тянуло из сада прохладой и запахом сирени. Громадные бронзовые подсвечники стояли на черных тумбах почти у самых дверей кабинета. С того места, где сидел Пересветов, ему был виден весь сад, задняя стена его и калитка, выходившая к полевой дороге. Пересветов увидел ее, и его точно что обожгло. Он снова попытался встряхнуться.

— Ну, как у вас яровые? Шумят, я думаю? — спросил его Трегубов, сверкая вымытым до лоска лицом.

— Благодаря Бога, ничего-с, недурные-с. — проговорил Пересветов.

Трегубов стал играть брелоками. Одет он был в светло-желтую пару и желтые башмаки. Золотистая шелковая рубаха была повязана мягким черным галстуком. Из отложного ворота рубахи выглядывала розовая, хорошо выкормленная шея.

— Так-с, — проговорил он, играя брелоками. — Так, значит, яровые у вас шумят. Богатеть, стало быть, осенью будете.

Пересветов молчал. Внезапно он поймал себя за странным занятием: он оглядывал кабинет Трегубова с таким сосредоточенным вниманием, точно ему необходимо было запомнить каждую вещь, каждую мелочь. Он даже испугался этого. Против его воли его точно несло куда-то бурным потоком.

Трегубов подождал его ответа, встал с кресла и заходил по кабинету, мягко ступая желтыми башмаками. «Денег у него нет, — думал он. — Это ясно».

— Прохор Егорыч, — наконец, позвал его Пересветов, — Прохор Егорыч, сегодня мне срок платить вам по закладной тысячу рублей.

Пересветов тяжело вздохнул и замолчал.

— Ну, да, да, срок, — весело подхватил Трегубов и, заложив руки в карманы, игриво закачался на каблуках. — Срок, это верно. Только ведь вы тогда мне, помните, говорили, что деньги у вас наготове. А как поживает Настасья Петровна?

— С деньгами меня обманули, — заговорил Пересветов, и его лоб покрылся каплями пота. — Меня обманули, и я пришел... пришел к вам просить отсрочки платежа. Могу ли я надеяться, Прохор Егорыч?

Трегубов заходил по комнате, позванивая брелоками.

— Я вам не отсрочу, — наконец выговорил он и снова закачался перед Пересветовым на каблуках. — Я вам ни за что не отсрочу-с. Денег разве у вас нет? — спросил он.

Пересветов заметно бледнел.

— Нет.

— Если нет, сегодня же я предъявлю к вам через адвоката иск. Через месяц вам, вероятно, придется выехать из вашего именья. Кстати, я хочу там конский заводик небольшого фасона выстроить; усадьбу вашу снесу и конский заводик оборудую. Сегодня же и плотников буду подряжать. Отсрочить платежа я вам не могу, — снова проговорил он, — никак не могу.

— Прохор Егорыч, ради Бога! — вскрикнул Пересветов и вдруг упал перед Трегубовым на колени. — Прохор Егорыч, ради Бога, отсрочьте платеж хоть на неделю. Через неделю я рожь на корню продам. Глядишь, тогда хоть сколько-нибудь цена выяснится. Не губите же меня, Прохор Егорыч.

В глазах Пересветова стояли слезы, губы его дрожали. Он был белее снега.

— Не могу, — проговорил Трегубов.

Пересветов поднялся на ноги.

— Прохор Егорыч, — заговорил он, — послушайте, Прохор Егорыч. Ведь у меня вся жизнь, вся судьба моя в этом участке, так за что же вы меня выселить-то хотите?

— За свои денежки, — отвечал Трегубов, — очень просто-с.

Пересветов прижал обе руки к сердцу.

— Ах, Прохор Егорыч, Прохор Егорыч! Ведь я у вас пять тысяч занимал, а остальные пять тысяч процентами да неустойками наросли. Две неустойки в год вы с меня брали! Подумайте вы только! Ведь по совести говоря, я вам теперь тысячи три должен, не больше! Где у вас Бог, Прохор Егорыч, где у вас Бог!..