Беркутов замолчал. Зоя Григорьевна смотрела на него широко открытыми усталыми глазами. Ее лицо белело во мраке как фарфоровое. За спиной Беркутова мелким бисером падал дождь, и уныло шумел между постройками ветер. С переката доносился в усадьбу рев Калдаиса.

— Вот кто я, — повторил Беркутов.

И вдруг он увидел на груди Зои Григорьевны алую розу.

— А-а, — прошептал он и потянулся к ней рукою.

Но Зоя Григорьевна тотчас же поспешно встала и отошла в угол комнаты. Там она опустилась в кресло и, положив свои руки вплоть до локтей на стол, уронила на них голову.

— Я люблю вас, Зоя Григорьевна, — заговорил Беркутов. — За что? Может быть, за то, что вы — совершенная мне противоположность. Но мы расстанемся сейчас же и навсегда. Только вы никому не должны говорить этого. Я не могу уже вернуться назад, но я буду вспоминать о вас всю мою жизнь. Зоя Григорьевна, — позвал Беркутов неподвижно сидевшую женщину, — дайте мне ваш цветок. Зоя Григорьевна!

Столешникова не переменяла позы. Беркутов видел ее белый, как мрамор, лоб.

— Я понимаю вас, Зоя Григорьевна, понимаю, почему вы ушли в монастырь, — шептал Беркутов с усталым лицом, — и, может быть, я полюбил вас именно за это. На прощанье позвольте мне дать вам совет. Не соблазняйтесь шумом жизни и никогда не уходите из вашего монастыря ни на шаг, потому что там кровь и резня!.. Лучше, — добавил он, — продолжайте учиться латинскому языку и читайте с Ильей Андреевичем Овидия. Зоя Григорьевна, — снова с тоскою позвал он, — дайте же мне вашу розу, поверьте, мне нелегко покидать вас.

Она подошла к нему, бледная, с тусклыми и печальными глазами.

— Возьмите, — прошептала она и протянула Беркутову розу.

Он схватил ее, коснулся губами влажных лепестков и спрятал цветок в боковой карман своей куртки.

— Когда меня выбросит на берег, — проговорил он с усталым лицом, — издыхать медленной смертью, я буду глядеть на эту розу и шептать: Ессе femina!

— Прощайте, — прошептала Зоя Григорьевна.

Он хотел схватить ее руки, но она снова ушла от него в угол и опустилась в кресло, точно у нее подкосились ноги.

— Прощайте, прощайте, — проговорил Беркутов. — Прощайте!..

И он ушел от окна. За его спиной послышался стон.

Беркутов пошел двором и увидел Сысойку. Верхом, на взмыленной лошади, тот рысью въезжал в ворота.

— Ну, что, как? Есть ответ? — спросил его Беркутов.

Сысойка подал ему неряшливо сложенную измятую бумажку.

— Поезжай к крыльцу, — сказал ему Беркутов, — и жди меня там. Лошади не расседлывай: сейчас тебе придется ехать к ямщикам.

И быстрой походкой он отправился во флигель. Не снимая с головы шапки, он торопливо пробежал содержание записки Пересветова при тусклом свете опущенной лампы. Пересветов разрешал жене ехать гостить к тетке. «Конечно, так и должно было быть», — подумал Беркутов. Он надел темное пальто, сунул в карман револьвер и подошел к постели.

Настасья Петровна крепко спала, с бледным лицом и слегка раздвинутыми губами. Веки ее глаз вздрагивали. Кофточка на ее груди распахнулась, плед скатился с плеч, и Беркутов увидел ее смуглую шею, покрытую темным пушком. Он осторожно, чтобы не будить спящую, поправил на ее груди плед, совсем погасил лампу и тихо вышел на крыльцо.

Сысойка стоял там, держа в поводу лошадь. Лошадь грызла удила и копала землю.

— Ну-с, лошадиный пастырь, — обратился Беркутов к пастуху, — поезжай сейчас в село на ямской двор и скажи, чтобы через полтора часа здесь были лошади. Не позже, слышал? Через полтора часа. Тройка в тележке. Да скажи, чтобы лошадей получше дали. Понял? А вот за труды получай еще двугривенный.

Сысойка поспешно спрятал в карман монету и сел в седло.

— А мне ты оседлай сейчас иноходца, — сказал Беркутов караульщику.

Тот со всех ног побежал исполнять приказание. Беркутова в усадьбе любили все.

Через четверть часа Беркутов уже был в лесу перед расщепленным грозой дубом. Здесь он слез с лошади и привязал ее к сухой ветке дуба. «А ну, как Пересветов перепрятал деньги, — внезапно пришло ему в голову, — вот это будет так штука!» Внимательно оглядывая землю, он пошел вокруг дуба. С неба моросил мелкий дождичек, наполняя весь лес шорохом и шуршаньем; от деревьев шел легкий пар; слабое дуновение ветра проносилось порою по лесу, как вздох; казалось, лес спал и бредил. Беркутов все ходил вокруг дуба, согнувшись и внимательно оглядывая землю. В одном месте ему показалось что сухие листья, устилавшие всю землю, возвышались здесь несколько над уровнем почвы. И тогда он сел у этого места и вынул из кармана небольшой финский нож. Этим ножом он соскреб сухие листья там, где это ему казалось нужным, и тихонько стал копать землю. Вскоре его нож скребнул по жести. Беркутов услышал этот звук, и по его губам скользнула тонкая усмешка. «Здесь», — подумал он и ускорил работу.

Через минуту в его руках появился довольно объемистый жестяной ящик. Беркутов открыл его. Деньги были тут. Он начал брать их из ящика и аккуратными пачками рассовывать по своим карманам. Скоро его карманы были набиты битком ими. В ящике, впрочем, он оставил еще порядочную пачку. Он пересчитал и ее. «Тридцать тысяч, — подумал он, — для Пересветова и этого будет вполне достаточно». Он снова опустил ящик на старое место, в яму, предварительно вложив туда вместе с остальными деньгами аккуратно сложенный, по-канцелярски, лист бумаги. Ящик он по-прежнему запорошил землею и сухими листьями. После этого он сел в седло и тихо поехал вон из леса под моросившим дождем. По дороге ему внезапно пришло в голову заехать на минуту к Пересветову. В его распоряжении было около часа. Ему даже казалось, что заехать весьма полезно. Он тронул лошадь. У крыльца пересветовского дома он привязал лошадь к железному кольцу и вошел в дом. В прихожей его встретила Аннушка.

— Валерьян Сергеич дома? — спросил он ее и, не скидая пальто, прошел в столовую.

Пересветов сидел у стола и ужинал холодной бараниной. При входе Беркутова он поднялся на долговязые ноги.

— А меня жена покинула, — сказал он с кислой усмешкой и поздоровался с Беркутовым,

— Как так? — спросил Беркутов, сбрасывая шапочку.

— Не хочешь ли, — подвинув ему баранину, продолжал Пересветов, — да, жена, видишь ли, к тетке гостить поехала, попутчица нашлась. А я что же, — развел руками Пересветов, — я с удовольствием, пусть ее проветрится, в самом деле!

— Да, конечно, — кивнул головой Беркутов, прожевывая крепкими зубами кусок баранины, — это хорошо.

— Я и сам завтра гостить к Тихону Никешкину уеду, — говорил Пересветов, — тоже с неделю, должно быть, прогощу. На хозяйство наплевать. Все равно именье за долги через год продадут. Как ни вертись, не вывернешься. Крышка мне! — Пересветов снова развел руками. — Я знаешь, что надумал?

— Что?

Беркутов отставил от себя баранину и закурил папиросу.

— Как продадут у меня именье, — сообщал ему Пересветов, — выручу я к тому времени рублей пятьсот, семьсот, хоть хлеб на корню продам, что ли, и в Нижний на ярмарку поеду. А там с именитым купечеством познакомлюсь и в карты начну играть.

— С женой? — спросил Беркутов.

— То есть как?

— Ну помнишь, как я тебя учил:

пропел Беркутов на мотив немецкой «Аугустин». — Так, что ли? — добавил он и рассмеялся, точно просыпал лед.

Пересветов тоже рассмеялся.

— Да, пожалуй и так, — проговорил он, смеясь.

Беркутов затянулся папиросой.

— Что же, дело хорошее.

— Наиграю я таким манером, может, несколько тысяч, — продолжал Пересветов, — и сейчас же, на Кубань на новые земли махну. На Кубани рублей за сорок пять десятину купить можно.

Он снова рассмеялся.

— Ты, кажется, пьян? — спросил его Беркутов.

— Чуть-чуть, — усмехнулся Пересветов и продолжал, — а то клад в лесу искать буду. Може и найду?