и, что?

Тебе надо срочно уезжать...

Уезжать? Куда? Зачем?

Послушай! - он берет ее лицо в свои широкие теплые ладони. - Слушай, девочка! Они начали арестовывать всех, кто связан с газетой. Обвинения самые дурацкие... Связь с Горгуловым... Глупости, одним словом, но нам от этого не легче! Сначала арестуют, а потом, пока суд да дело, ты же понимаешь! Да еще ты, то есть, я. Если выяснится, что одна из девочек-комсомолок из группы "Юманите"... - он сбивается. Вероятно, хотел сказать "спит", но застеснялся. Молчит, смотрит на нее своими обычно внимательными, даже проницательными, а сейчас такими растерянными, расстроенными карими глазами, смотри

т

, молчит, тяжело дышит. По высокому лбу скатывается капля пота.

Валери! Мой любимый большевик! - шепчет Жаннет. - Что ты! Что? Все будет хорошо, ты же знаешь!

Тебе надо уехать, - говорит, наконец, он. - Если узнают, что мы вместе, в убийстве

Думера

обвинят СССР. А мы только-только начали встраиваться в европейскую политику

...

   "Вот и все, - Жаннет стискивает кулаки и пытается сдержать слезы. - Вот и все... все... все..."

   Она уехала из Парижа в тот же день и больше уже Валери не видела. Он был там, в Париже, она здесь, в Москве. Он руководил советским полпредством, а она училась в школе разведчиков... Он. Она. Но уже никак не "мы". Все кончилось.

5. Дмитрий Вощинин, неподалёку от г. Мец, 9 августа 1935 года

   Дождь прекратился только под самое утро и мокрый асфальт шоссе, ведущего в столицу Лотарингии, казался в предрассветном сумраке лаково блестящим. Ниже насыпи, в том месте, где дорога делала крутой поворот - от кюветов и дальше, в редкий перелесок - стоял плотный туман. Из него, то тут, то там выступали высокие кусты и стволы деревьев. Туманная гладь по обе стороны дороги, простиравшаяся насколько хватало взгляда, оставалась пустынна и недвижима.

   - Это хорошо, что ветра нет... - сказал по-русски с лёгким акцентом высокий молодой мужчина в светлом летнем плаще и широкополой "американской" шляпе. Он сидел на расстеленной у корней вяза газете и меланхолично снаряжал магазин "Маузера" с примкнутой кобурой-прикладом, лежащего у него на коленях поверх большого батистового платка.

   - Да, туман вровень с дорогой - хрен нас заметят! - тоже по-русски вполголоса ответил коренастый, крепко сбитый субъект средних лет в поношенной рабочей куртке и видавшей виды кепке, пристроившийся слева от человека с "Маузером".

   - Который, кстати час? - последний патрон занял подобающее ему место, и "щёголь" осторожно вставил магазин в окошко приёмника.

   - Скоро уже, скоро... не нервничай! - "работяга" похрустел пальцами, несколько раз энергично встряхнул кистями рук, разгоняя кровь, и одним быстрым движением перешёл из положения "сидя" в позу для стрельбы с колена. Как и когда в его руках оказался угловатый "Штайр", не смог бы сказать даже самый внимательный наблюдатель.

   - И вольно тебе эту шарманку таскать? - с иронией, чуть растягивая гласные, произнёс "молодой". - Его же перезаряжать можно до морковкиного заговенья... или до первой пули.

   - Не замай! Молод ещё, чтоб указывать... - не поворачиваясь к собеседнику, огрызнулся человек в рабочей куртке. - Я-то, почитай с пятнадцатого года с таким не расстаюсь. Как первого австрияка на штык поднял. Он офицером оказался, а в кобуре у него - вот такая машинка.

   - Что ж он не пальнул в тебя? Из "машинки"-то? - беззлобно подначил "щёголь"

   - За пулемётом он лежал, ленту у него перекосило. А второго номера как раз застрелил кто-то из наших... - перекинув пистолет из правой руки в левую, "работяга" легко и бесшумно поднялся, продолжая оставаться, тем не менее, под прикрытием тумана.

   - Ладно, пойду к Митеньке, - сказал он, неожиданно усмехнувшись, - а то он, небось, к биноклю-то прирос со страху... Говорил же Яше, зачем нам этот дворянчик?

   - Атанде! На месте стой! - "молодой" взмахнул раскрытой ладонью, будто придавливая что-то или кого-то к земле. - Слышишь?

   - Вроде мотор на шоссе? Или кажется?

   - Думаешь, он? - "щёголь" взглянул на большие наручные часы. - На четверть часа задерживается...

   - Не удивительно, по мокрой-то дороге!

   Оба мужчины застыли, напряжённо вслушиваясь в приближающийся звук. И в то же самое мгновение, над гладью тумана, почти у самой дороги, три раза коротко мигнул направленный свет фонаря.

   "Молодой" немедленно поднялся, одной рукой подхватив "Маузер", а другой - быстро засунув в карман скомканный платок. Нагнулся, и вот - вслед за платком в кармане плаща оказалась свёрнутая газета.

   - Ага, не оплошал кадетик-то, вовремя маякнул... - удовлетворённо сказал человек в кепке, и через секунду добавил - Начали!

   Метнувшись в сторону сигнала, они перемещались очень быстро и очень тихо, будто скользя над влажной травой, огибая все неровности почвы - ямки и выбоины, уклоняясь от соприкосновения с кустами. Отделявшие их от наблюдателя, обязанности которого были возложены на Вощинина, как самого молодого участника группы, три десятка метров были преодолены не больше чем за пять секунд.

   Обменявшись быстрыми взглядами с Дмитрием, кутавшимся от утренней сырой прохлады в длиннополый макинтош, "щёголь" выпрямился во весь рост и приложил приклад автоматического пистолета к плечу.

   Звук автомобильного мотора приближался, и вот уже виден свет электрических фар, и взгляду открылся высокий угловатый силуэт машины, входящей в крутой поворот...

   Резкий хлопок выстрела и, сразу вслед за ним - визг тормозов, скрежет металла по асфальту, а чуть погодя - глухой удар и внезапно оборвавшийся рокот мощного двигателя. Наступившую тишину разорвал тонкий, "заячий" вопль из разбившегося автомобиля - но секунда, и он прекратился, будто обрезанный на самой высокой ноте.

   - Контроль? - вопрос "рабочего", уже сделавшего шаг в сторону разбившегося автомобиля, не подразумевал ответа.

   "Щёголь" хлопнул по предплечью застывшего в ступоре - только что рот не открыт - Дмитрия, и коротко бросил на ходу:

   - С нами. Будешь за дорогой следить.

   В кювете исходила паром груда искореженного металла, в которой с трудом угадывался большой седан "Пежо".

   "Радиатор пробит..." - вдруг, и совсем не к месту, подумал Вощинин.

   Слева, там, где на земле лежала оторванная водительская дверь, наметилось какое-то шевеление. "Работяга", безуспешно пытавшийся разглядеть, что происходит внутри салона, превратившегося в мешанину металла, дерева и кожи - смятого, разорванного, топорщащегося щепками и осколками, даже не оглянулся. Только коротко махнул рукой: "мол, сами разбирайтесь..."

   Дмитрий, отодвинутый с дороги одним коротким движением "щёголя", стал осторожно обходить автомобиль со стороны багажника, не забывая то и дело оглядываться по сторонам и прислушиваться - не раздастся ли на фоне предутренней тишины звук мотора случайной машины. Картина, открывшаяся ему, вызвала короткий приступ тошноты: цепляясь скрюченными пальцами левой руки за траву, и лапая - в тщетной попытке расстегнуть - револьверную кобуру, подвешенную под задравшейся полой пиджака, от авто отползал шофёр. Отползал, оставляя широкий кровавый след. Ноги его, ниже колен, сахарно белели острыми сколами костей, порвавших ткань галифе. Вот он расстегнул наконец-то кобуру, рывком достал револьвер и с хрипом попытался перевернуться на спину...

   Но человек в светлом плаще и шляпе, появившийся как из-под земли, оказался проворней. Он быстро присел на корточки и резко, почти без замаха, ударил шофёра в висок кулаком с тускло блеснувшим кастетом. Затем "щеголь" поднял голову и встретился взглядом с Вощининым. Внутри у Дмитрия будто что-то оборвалось, и он не нашёл ничего лучшего, чем сделать вид, что поглощён выполнением основной задачи - наблюдением за дорогой.