- Через пару минут ты навсегда распрощаешься со своим телом, - усмехнулся человек с лазерным скальпелем в руке. - Ты везунчик.

Дуга скальпеля сделала надрез вдоль позвоночника.

Раймонд замычал, кусая кляп, и забился в тисках.

- Тихо-тихо! Не психуй. Тебе не нужна дряблая мускулатура. Я не стану чистить изношенные капилляры, просто отсеку от тебя дерьмо. Ты станешь легок и прозрачен, почувствуешь себя даже не зародышем, а виртуальной сущностью, алгоритмом.

Скальпель разрезал кожу на затылке.

- Не посчитай за месть, но позволю тебе лично поучаствовать в эксперименте и без наркоза проследить за операцией. Хочу, чтобы ты оценил мастерство изгнанного из проекта никудышного ученика.

Дадабур Койтин!

Он был его учеником по теме усовершенствования белковой органики. Сразу после Третьего Ядерного Недоразумения неудачник не преминул перейти на сторону противника и выдал команду нано-конструкторов.

"Предатель!" - хотел крикнуть Раймонд в лицо подонку, но пережеванный кляп окончательно перекрыл горло.

- А теперь, уважаемый профессор, прочувствуй до мозга костей талант бестолкового ученика.

Куски мяса падали в таз, напоминая запаренных моллюсков.

- Тебе повезло, дорогой профессор. Ты скоро сам поймешь, как тебе повезло, - приговаривал мучитель.

Дрель несносно гудела, вибрируя в руках садиста, брызги крови стекали с оргстекла маски.

- Обычно мы не церемонимся с пациентами. Расплавленный теплопласт под давлением мгновенно спекается с живой тканью. Методика изготовления пластиронов проста. Пара минут - и штампованные конечности готовы. Но ты, профессор, не потеряешь ни одного нервного узла. Даже пульпы зубов я не трону. Твой разум останется неизменным, как в пору моего безумного восхищения перед гением века. Пусть кумир пройдет круги ада и возродится верным слугой.

Безжалостный скальпель отсекал мышцы, а пасть контейнера поглощала кровавые куски, как ненасытный зверь.

- Боль обращения не ритуал, а необходимость.

Содранная кожа застряла между створок контейнера, напоминая сброшенный водолазный костюм, измазанный кровью.

- Не обижайся. Зато я сохраню твой мозг. Он пригодится новому проекту. Пробовал скачать твою память - не смог. Но скоро она заиграет на моих мониторах в виде двоичного кода. Ты же помнишь, профессор, что я буксую в некоторых вещах. Но мы исправим ошибку.

Резиновый кляп, всаженный в оскал, разорвав челюсть, перекрыл трахею.

- Раз уж ты отказался сотрудничать, извини, будет больно, - бормотал Дадабур, врезая в костяшки пальцев титановые пружины.

Напоследок хирург пропитал остов бывшего учителя дезраствором:

- А теперь можешь отдохнуть. Обсохни. Станешь не только бессмертным, но и красавцем.

Два служителя подхватили контейнер и вынесли на внутренний двор. Оттуда послышался визг церберов, неподеливших добычу.

Раймонд потерял сознание.

Очнулся он от странной музыки. Поморщился.

Звуки пронзали виски, позвонки содрогались от чередования чудовищных нот.

Он снова увидел мучителя.

Дадабур ковырялся титановой стамеской в воспаленных коленных чашечках и приговаривал:

- Голова и ноги всегда антагонисты, они требуют особого подхода. Ты жив - вот и радуйся. Кем станешь - тебя не касается. И не думай, что я изверг. Эту боль ты всегда носил в себе.

"Дадабур, чертов выскочка, оставь меня в покое", - хотел крикнуть Раймонд, зубы заскрипели от кляпа. Хрустнула и переломилась челюстная кость.

- Челюсть несовершенна, придется еще разок ее помучить, - сказал Дадабур, разглядывая оскал Раймонда сквозь лупу.

- Психика человека проста и неразнообразна. Узнать, каин ты или авель помогут тайные пристрастия. Любишь музыку - значит ты в душе садист, знаток страданий и шелеста мертвых губ. Композитору, как живодеру, даже в плеске прибоя чудится музыка плача. А художники - дети Авеля, жизнерадостные чревоугодники и беспробудные пьяницы. Бес-по-лез-нейшие, скажу тебе, существа. Они рабы сладострастия. С разумом летящих на радугу мотыльков. Плебеи всегда спешат к корыту. Каждый художник в душе мазохист. Но мир отныне принадлежит не им. Звукоряд волчьего воя прост, зато при первых его звуках - мир на коленях.

Дадабур пронзил сверлом вторую коленную чашечку.

- Ты не музыкант, но и не художник. Так кто же ты? Молчаливый отшельник, погруженный в себя математик, шизоид, способный создать Вселенную с нуля. Ты гений. А гении - самые черствые, бездушные и неподкупные существа. Как ты, профессор. Ты глух к сентиментальным историям. Ты даже не вздрогнул от исповеди одного плюгавенького студента, которому щедро отвешивали люлей однокурсники. Да. Ты изгнал несчастного из проекта за пустяковую дозу, которой он пытался залатать некоторые комплексы. А человеческие комплексы способны разрушить мир. Обиженные детки мечтают поставить человечество на колени. Ты не вник в исповедь изгнанного студента. Так послушай теперь музыку настоящего композитора.

Пока Раймонд "подсыхал", по выражению Дадабура, мучитель ковырялся в его носоглотке.

- Исправлю дыхалку. Полипы такому психу, как ты, не нужны.

Наконец, Раймонд избавился от разговорчивой крысы с дрелью в руках. Барокамера загрузилась в лифт и под скрежет лебедок поднялась на второй ярус. Здесь будущие пластироны проходили этап орошения.

Едкий нашатырный диэлектрик умертвил последнюю живую плоть.

Этот этап Раймонду показался раем. Тишина и одиночество, которые он никогда не ценил, показались блаженством. Лишь на несколько дней он вернулся к боли, когда началось вживление в позвонки внутриклеточных биогенераторов.

После этого его надолго погрузили в темноту.

Он не хотел выходить из нее. Наслаждался отсутствием каких-либо желаний. Но вдруг услышал далекий детский крик - и очнулся.

Ана.

Ее крик донесся из закоулков памяти.

- Не уходи!

Хрупкая фигурка пятилетней девчушки тянула из темноты к нему тонкие руки, губы кривились в плаче.

Мрак не поглотил ее светлую тень.

Разум начал восстанавливаться, словно в опустевшем многоэтажном здании кто-то постепенно включал свет. Все ярче становилось в мертвом доме, все меньше оставалось вопросов и теней.

И наконец!

Раймонд приказал - и шевельнулись пальцы.

Он потребовал - и тело выгнулось дугой внутри саркофага. По крышке побежали трещины, раздался хруст, посыпались осколки.

Он встал.

Прибежала стража, бунтующее тело снова погрузили в расплав.

Циклы возрождения возобновлялись до бесконечности. Сознание металось по виражам забвения, пытаясь разворошить пепелище. Разум сходил с ума в комнате разбитых зеркал. Раймонд так и не сумел собрать ни одного лица из миллионов кружащихся сверкающих осколков.

Зато он осознавал и фиксировал в памяти этапы медленного воскрешения: агония, асфикция, борьба клеток за кислород, коллапс, судороги, тишина, и наконец, пробуждение, восторженность первого взгляда и первых шагов по чужой земле.

Раймонд вырвался из камеры забвения, чудом сбросил вериги шантажа.

Он вспомнил Мирисабеллу и крошку Ану, прижатую к ее груди.

Родные лица возникли в памяти не вдруг. Их образы восстанавливались мучительно и долго. Сначала из темноты проявились внимательные глаза Мирисабеллы, ее зовущие губы и руки, доверчиво лежащие на его плечах.

Потом ее лицо заменили веселые глаза девочки, летящей из его рук к потолку.

Он вспомнил нору, вырытую среди развалин, и больную, иссохшую Мирисабеллу, на груде грязного белья.

Он ушел за лекарством, но вернуться не смог.

Был ли он все еще человеком?

Среди живых Раймонд уже не числился.

-9-

Ана осталась одна в холодном вестибюле.

Над ней нависли дуги лестничных пролетов, по которым не хотелось подниматься. Застывшие струи фонтана из жидкого золота доводили разум до тошноты, зеркальные плиты опрокидывали мир вверх ногами, стеклянная роса на пластиковых лепестках покрылась пылью.