- Ну, все, теперь ты не сможешь меня узнать.

Пластирон запыхтел, пытаясь продуть неисправный фильтр.

- Будь здоров. А мне пора.

Я оглянулась. Где же отец?

- Ни с места, непроиндексированная личность!

Что такое?

Сзади подошел еще один пластирон.

Это был уже не глупый анализаторщик, а страж. Он светился, покрытый никелем и мигающими светодиодами. Такие пластироны - редкость на улицах. Их физические параметры совершенны. При встрече эту модификацию трудно отличить от человека, одетого, например, в антирадиационный костюм. При беге стражи не заваливаются и не косолапят, а голоса, не искаженные сваркой, звучат натурально.

Технология производства пластиронов никому не известна.

Говорят, их делают из людей. Ими управляет чувство боли, но сами стражи не способны сочувствовать.

Неужели у этого стража - человек внутри?

Его глаза казались мертвецкими, холодными, отключенными от происходящего, как биометрические монокли, пристегнутые к груди.

Правый зрачок расширен до радиуса радужки, другой пульсировал и мерцал, как живой.

Если один зрачок у стража расширен, как у покойника, а другой нормально реагирует на свет, то перед тобой ТНБ - Тень Насыщенная Болью.

ТНБ - мертвецы, они самые опасные стражи, которые не гнушаются никакими интригами и провокациями. Им неведомо сострадание даже к младенцам. Каждая клетка организма вывернута наизнанку, а души выжжены дотла.

Мрази с мертвым левым полушарием всегда мрачны и немногословны.

Если в отключке правое полушарие, страж обычно весел, болтлив и беззаботен. Таких, как правило, направляют в толпу на футбольные стадионы или на рынок, полный бомжей с развалин.

Чистильщики умеют войти в доверие, угостив банкой тоника или анекдотом про неверных жен, а потом, дружески похлопывая очередную жертву по плечу, подают стражам условный знак.

- Согласно параграфу пять дробь восемьдесят восемь требую остановиться и предъявить радужку.

Убегая, я предъявила стражу средний палец.

Но пластирон легко догнал, завернул руки за спину, и вот уже над моим плечом застыл инъектор.

Через секунду мне будет больно. Зато на все плевать.

Жду.

Один щелчок - и едкая капсула парализует сначала плечо, потом сведет шею, и я не смогу сделать ни единого шага, зависну в пространстве, слыша лишь оглушительное биение сердца. Потом мое искаженное лицо ослепит фотовспышка. А когда начнется трансляция новостей, мою уродливую гримасу протащат крупным планом поперек рекламных роликов, и мониторы захлебнутся от радости, что пойман и обезврежен еще один шпион. Детки в прыгалках завопят от ужаса. А правильные мамочки будут тыкать пальцем в рожу окосевшего монстра, приговаривая считалку:

"Параграф пять дробь восемь...

Параграф пять дробь восемь -

предъяви зрачок, когда попросим!"

Не люблю пугать младенцев. Поэтому слежу за мимикой, закрыла рот, сжала зубы, зажмурила глаза.

Насчет глаз - особое правило.

Если во время парализации не зажмуришься, их непременно обгадят мухи. Веки заплывут гноем и покроются кровавыми язвами.

Знание - сила. Не открою. Ни за что.

Но страж не спешил. Говорят, страшна не сама боль, а ее ожидание.

Ну, давай, давай! Сделай это!

Выстрела не последовало.

Я приоткрыла веки.

Мы стояли вдвоем на пустынной улице.

Я и он.

Беглая преступница и охотник.

Мне стало жутко, словно я заглянула в глаза мертвеца.

Он не смотрел на меня. В живом зрачке отражались млечные дуги расклеванных ребер с постамента напротив. Он окаменел, глядя на высохший труп какой-то длинноволосой распятой женщины.

Жесткие волосы преступницы пепельным крылом, взлетели над расклеванным черепом, отгоняя надоедливых галок.

Кем была эта несчастная в прошлом, и за что ее распяли, никто никогда не узнает. Имена преступников и память о них, обязаны растаять в тумане вселенной раньше праха их тел.

- Мирисабелла, - услышала я и вздрогнула.

- Мирисабелла? - Я попыталась заглянуть в лицо казненной, запрокинутое высоко вверх.

Враг молчал, как немой.

- Ты сказал "Мирисабелла"? Это не она. Ты слышишь? Моя мама жива. Я говорила с ней вчера.

Проклятый пластирон молчал.

- Не пугай меня, страж. Вот мой степфон. Я позвоню - и мама ответит.

Телефон откликнулся сразу.

- Алло?

- Мама? С тобой все в порядке?

- Да!

- Я так и знала! Ты получила коробку?

- Да!

- Целую, мамочка, люблю!

- И я!

- Ну, мне пора.

- До скорого, милая!

- Пока, пока!

Я выключила степфон. Пластирон смотрел на меня как-то слишком грустно.

- Видишь, с моей мамой все в порядке. Молчишь?

Он молчал.

- Правильно. Молчи. Ты не должен разглашать имен казненных. Ты не имеешь права быть с ними знаком. Но, скажи, зачем ты следишь за мной? Ждешь, когда я запущу камень в твою Мирисабеллу? Не дождешься, кем бы она ни была. А почему - знаешь? Скажу по секрету, что я давно присмотрела здесь местечко и жду, когда меня использует какой-нибудь пластитрон с железным колом.

- Не мечтай о невозможном, Ана.

- Вот как? Заговорил! Тебе известно мое имя? Как ты его узнал? Ты не настолько совершенен, чтобы сканировать зрачки на расстоянии. Твоим рецепторам далеко до идеала. Говори, не молчи. Похоже, ты не слишком совершенен, если не можешь ответить ни на один человеческий вопрос.

- Я, наконец, нашел тебя.

- Ты искал меня? Не ты ли тот самый тролль, которому я поклялась вчера кое - что оторвать? Не за этим ли пришел?

- Не задавай много вопросов. Я не тот, кого сам бы убил.

- Так кто же ты? Имена преступников знают только преступники. Ты, наверно, один из них?

- Я слежу за тобой давно. Год назад распознал твой лексический клон. Сначала ты пряталась среди школяров, прилежно зубрящих сунны, потом среди словесной шелухи степфонов, притворялась наивным отроком на побегушках. Но траектория хаотичной беготни постепенно выстроилась в круг. А центром его, сама понимаешь, стало место твоего сегодняшнего прозябания, - кривая усмешка перекосила нижнюю часть лица стража. - Я знаю о тебе все.

Мертвый зрачок отразил мой ужас.

- Ты ошибся. Я другая. Дай пройти.

Кто поверит криволапому псу, что я та самая, которая десять лет назад благополучно от них ускользнула?

Мой отец увез меня от расправы, спрятал в руинах мертвого города.

Там я выросла.

О, нет, не среди неприкасаемых, как вы их величаете, а среди настоящих людей. Знаете ли вы, что кроме хомячков и пластиронов, в мире остались настоящие люди?

-4-

Развалины мертвого города - наш родной дом.

Сквозь канализационные туннели можно попасть в любое недоступное здание. Тайно бродя по лабиринтам, я открыла много удивительных уголков.

Там я нашла проход в засыпанный камнями театр.

Выпотрошенная мебель и реквизиты валялись в беспорядке на полу, но малый зал сталкеры не тронули, в нем сохранились даже рассыпанные монеты. Здесь все осталось, как до войны. Кресла, обтянутые малиновым бархатом, приглашали отдохнуть. Хрусталь сыпал слезы сквозь позолоту люстр.

В оркестровой ложе дирижер обронил палочку.

Я взмахнула - и она перерезала солнечный столбик пыли, текущий сквозь дырку в потолке. Инструменты очнулись, литавры застонали, виолончель всплакнула, струны скрипки шевельнулись, как обнаженные жилки на запястье.

Я услышала музыку, ту самую, которую музыканты оборвали на последней ноте. Эта нота слилась с тянущим за нервы далеким нарастающим гулом радиоактивного смерча.

Столько лет предсмертный стон человечества был заморожен в этом брошенном зале!

Артистов засыпало у служебного выхода, куда они устремились после сигнала тревоги. Безумная толпа сама себя затоптала, не догадавшись распахнуть вторую створку двери.

До сих пор вперемежку с камнями и лепниной сквозь лохмотья пыли проглядывают обглоданные крысами кости и черепа.