«Так ты совсем одна?» — вновь он начертал в тетрадке.

— Одна, одна, Гансик, не считая, конечно, девок, вмятых из лагерей! Но девки боятся меня, я всегда с плеткой. «Брысь!» И они в свою каморку, сидят там, пока не позову… Но вот не с кем поговорить. — Она опять вцепилась в него: — Слушай, Гансик, найди мне у себя красивую девку, чтобы она хоть немного знала немецкий язык. А то не с кем поболтать о своих удовольствиях, желаниях. Обязательно, обязательно найди! Я тебе заплачу. Вот деньги, бери…

Вульф не отказался, взял набитую марками сумку.

— Едем, едем, Гансик! Ты о чем думаешь?

Он думал о Марине: ему показалось, что Марина может какое-то время потерпеть все прихоти этой ожиревшей дуры… А потом, подготовив мать и Гильду, можно будет переправить ее на виллу, расположенную на побережье залива. Но он еще посоветуется и с самой Мариной и, главным образом, с майором Сучковым. Подумав так, Ганс Вульф сощурил глаза и некоторое время искоса глядел на Гретхен. «Вот он, продукт нравственного и социального обвала, обрушившегося на немцев по воле национал-социалистского лобби».

Он, как бы пробуждаясь от тяжкого сна, встряхнул головой, затем в тетрадочке написал: «Моя любимая Гретхен! Я найду для тебя красивую фрейлейн со знанием немецкого языка и сам доставлю ее в твои мягкие ручки. Жди, это скоро будет».

Гретхен чмокнула Ганса в щеку, захлопнула за ним дверцу и уехала.

Ганс потер платком щеку, на которой остался след от крашеных губ, сплюнул:

— Тьфу! Какая гадость!..

Земля в Восточной Пруссии была сплошь укреплена дотами и надолбами, крепостными валами да фортами. Дивизия генерала Петушкова наступала в составе 3-го Прибалтийского фронта, поначалу шла в направлении города Гумбинен. Проклятая полоса!.. Доты — ладно, их можно обойти. А вот металлические надолбы с крестовинами внизу и наверху прямо-таки стояли перед глазами. Танки не проходили, летели гусеницы. Лишь пехота при поддержке артиллерии по-пластунски преодолевала полосу.

Но все же дошли до города Гумбинен, а затем и взяли это гнездо — не город, а крепость из железобетонных укреплений — улицы, дома, перекрестки связаны в единую систему обороны.

На третий день железобетонный паук, изрядно побитый, покалеченный нашей авиацией, артиллерией, подрывниками и испустивший дух, остался позади. А через два дня наша дивизия надолго втянулась в бои, которые в общем-то ничем не отличались от боев местного значения…

Рота лейтенанта Никандра Алешкина, в которой я служил после окончания краткосрочных армейских курсов командиров взводов, располагалась неподалеку от НП майора Кутузова. Бойцы было зашевелились, чтобы вновь броситься вперед, на перемычку, пересекающую болото, но чей-то звонкий голос, похожий на голос Ивана Ивановича Лютова, известил из окопа:

— Товарищи комроты! Перемычка гнилая! Застрянете! Я только что оттуда!

— Отставить! В окопы! — приказал Алешкин.

И тут перед Кутузовым появился генерал Петушков, которого многие в дивизии за глаза называли запросто — Дмитрий Сергеевич. И знали, что Петушков командовал в Крыму полком, и что там же получил дивизию и звание генерала, и что у него во весь бок шрам от раны, и что он начал войну на Перекопе.

— Кутузов — и не может прорвать оборону врага?! — сказал комдив, едва соскочив с «виллиса».

— Не могу, товарищ генерал, слева болота, а в лоб идти — понесем большие потери.

— А Ильин, а Федько? — спросил Петушков о командирах батальонов.

— Батальонами командуют… Ильин легко ранен, но справляется. А Федько, как всегда, оказался везучим…

— Вот что, фельдмаршал, вызывай их сюда, — приказал комдив.

Кутузов позвонил в батальоны.

— Так чего же ты пасуешь? — не унимался Петушков. — Докладывай обстановку.

Кутузов доложил, и по карте показал все, как было. Любил Дмитрий Сергеевич Кутузова, но таил это чувство в своей душе, не проявлял гласно.

— Значит, никак? — нахмурился Петушков.

— Понесем большие потери.

— Твоя фамилия Кутузов?

— Кутузов, товарищ генерал.

— А я Петушков. Но рощу надо брать, потому как соседи обливаются кровью.

Прибыли комбаты, доложились генералу.

Кутузов же, до этого все глядевший на карту да что-то там, на этой карте, помечавший карандашом, воскликнул:

— Товарищ генерал, можно построить гать, и тогда пройдут танки! Вот в этом месте!

Дмитрий Сергеевич посмотрел и спросил у Ильина и Федько:

— А вы как думаете, ребята?

— За одну ночь построим, — сказал Федько.

— Федько инженер-строитель, — подхватил Ильин. — Я ему верю.

Тут они и порешили строить гать на болоте, а утром, соблюдая внезапность, ударить танками во фланг врагу. У Кутузова отлегло от сердца, но Дмитрий Сергеевич сказал:

— Так не все же! А?

— И правда, не все, — согласился Федько, уже глядя на карту.

— Ну-ну! — поторопил Дмитрий Сергеевич Федько.

— Разве немцы позволят нам строить гать? Весь огонь обрушат сюда, в это место, — показал Кутузов на карте. — Я попрошу, товарищ генерал, чтобы было организовано отвлекающее действие.

— Вот-вот! — похвалил Дмитрий Сергеевич Кутузова.

Петушков взял карту и показал на ней, в каком месте будет организована артиллерийская подготовка, чтобы отвлечь внимание противника от устройства гати и создать условия для внезапной атаки и удара по левому флангу.

В один из таких дней и я был вызван в политотдел дивизии. Явился, доложился какому-то майору, сидевшему в одиночестве в тесной комнатушке за пишущей машинкой, которая дергалась — «отъезжала» с места при ударах толстыми пальцами по клавишам.

— Так ты Сухов? — выслушав меня, переспросил майор.

— Младший лейтенант Сухов, — повторил я.

— А я майор Бугров. На этом барабане можешь работать? — показал он на машинку.

— Не могу, — признался я. — Автомат, пулемет, винтовка и даже полковое орудие — вот мои пишущие машинки.

— Ты не отнекивайся! — сказал Бугров. — Мне о тебе рассказывал сам комдив Петушков. Вопрос о твоем переводе в редакцию решен. — Майор взял палочку с резиновым наконечником, опершись о нее и кособочась, поднялся. — Значит, на машинке не можешь?.. А со мною знаешь как поступили? Когда я вышел из госпиталя, так мне в политуправлении фронта должность редактора дивизионной газеты предложили, вроде бы пожалели-де, мол, ранен, а в редакции полегче. И где они только раскопали, что я когда-то «районку» редактировал, еще до войны… Я тебе должен прямо сказать, в нашей «дивизионке» не отдохнешь. — Он сел за стол. — Тут даже и машинистки нет! Приходится самому. А сотрудники в полках… Ну ладно, иди к своему ротному и доложи, что ты откомандировываешься в редакцию. Кто у тебя ротный?

— Лейтенант Алешкин Никандр…

— А-а! Молод, да сед! В общем, доложи — и сюда. Приказ на тебя уже есть. И сошлись на майора Бугрова Александра Федоровича. Ну иди, одна нога здесь — другая в роте! Однако погоди… Ты хоть знаешь, отчего Алешкин побелел в свои двадцать два года?.. Не знаешь, так вот послушай. А потом и напишешь о нем. Он достоин того… Куришь? Нет. Тогда слушай.

Бугров опять сел за стол, задымил «казбечиной».

— Произошло это, как рассказывал мне капитан Котлов, есть такой — начальник похоронной команды, неподалеку от Крымской станицы, в лабиринтах Голубой линии… Ну, сам знаешь, гитлеровцы рассчитывали остановить наши войска на Тамани, а затем, поднакопив сил, ударить оттуда в спину нашим соединениям, взявшим Ростов и Таганрог… В общем, мечтали взять реванш за Сталинград. Ну и возвели эту адову ловушку — Голубую линию. Сам черт поначалу не мог разобраться в этом лабиринте. Ты где в это время был?

— В армейском госпитале. Потом на курсах командного состава.

— Тогда ты не знаешь, как мучились разведчики, чтобы расшифровать систему этой проклятой, запутанной вражеской линии обороны… Неудача за неудачей… Алешкин тогда командовал в нашем полку взводом разведки, младший лейтенант, только что вернулся в полк с фронтовых курсов. До зарезу требовался офицерский «язык», чтобы иметь более или менее ясное представление о схеме обороны фашистов. Опытные разведчики мялись, сомневались в успехе. А Никандр Алешкин сказал мне: «Товарищ замполит, я пойду, разрешите?» — Бугров возвел на меня глаза: — Да-да! Так и сказал… Но не в этом дело. Позвал его к себе подполковник Андрей Петрович Кравцов, командир полка, глянул на Алешкина и шепчет мне на ухо: «Такой красавец, что и неудобно посылать. — Потом спрашивает у Никандра: — Ты, наверное, у матери с отцом один такой?» «Нет, — говорит Алешкин. — У нас в семье все такие, один к одному… Я шестой, четыре брата подрастают в уральской деревне. Двоих из них, Константина и Матвея, к лету в армию призовут. Моя мать, Акулина Ивановна, пишет: «Костик и Мотя рвутся на фронт».