Шофер с конопатым лицом все же усадил Лютова в машину. Возле «санитарки» с визгом тормозов остановился «виллис», из него выскочил генерал. Боков узнал: Петр Кузьмич Кашеваров!

Генерал вскинул голову, чтобы видеть всех, и громко сказал:

— Братцы! Товарищи!.. Под Сталинградом наши перешли в решительное наступление! Теперь очередь за нами!..

Боков заметил лейтенанта Кутузова, потрясающего сжатыми кулаками, возле раненного в шею Ильина, сильно обрадовался, что Илларион и Ильин живы. И Вася Дробязко, и Рубахин, и Петя Мальцев, которые глаз не сводили с генерала Кашеварова, тоже уцелели.

Мимо по шоссе прогремела колонна танков. В небе пронеслись истребители, вслед за ними — бомбардировщики с красными звездами на крыльях. В открытое окно Лютов показывал костылем на самолеты. Боков кивнул ему, помахал рукой и, сильно заикаясь, сказал подошедшему к нему врачу:

— Мне, может быть, и никакой помощи не требуется…

— В машину, в машину! — сказал врач и велел санитарам положить капитана на носилки.

Полковнику фон Штейцу порой не верилось, что огонь ведут люди, стоящие у орудий, минометов и ракетных установок, что люди сбрасывают бомбы с самолетов. Нет, нет, люди могут уставать, в конце концов, человеку требуется сон. А тут — сыплет и сыплет… огромными пригоршнями… Конечно же, это машина, многорукая и беспощадная. Фон Штейц не верил ни в черта, ни в бога, но он, герой Крыма, ныне представитель Гитлера, молился в душе, чтобы сломался хотя бы какой-либо болтик в этой машине, чтобы в Москве разразилось землетрясение, чтоб…

А войска мерзли, гибли, дичали… чтоб… чтоб… Глупость! Наивность! Машина сработана очень прочно. В Москве не произойдет землетрясения, и даже ни один из русских командующих войсками ни на минуту не покинет наблюдательный пункт…

Фон Штейц открыл флягу — в ней было несколько глотков спирта. Выпил и швырнул посудину под ноги генералу Радеску. Тот скривил рот, на посиневшем, с изогнутым носом лице заходили желваки. «Ну и что?» — хотелось крикнуть фон Штейцу. Но он лишь дернул плечами и закрыл глаза. Кольцо русских, охвативших армию Паулюса, он вообразил быстро, точно и так живо, что на миг показалось, будто кто-то душит его. Он расстегнул ворот мундира.

Фон Штейц попал под Сталинград вскоре после того, как армия Паулюса была окружена советскими войсками, попал сюда не простым офицером, а порученцем фюрера. Он обязан доложить Гитлеру объективное состояние армии Паулюса, с тем чтобы… чтобы принять конкретные меры, облегчающие положение окруженных войск. Но он задержался в штабе Паулюса и теперь точно не знал, сумеет ли благополучно выбраться из котла.

Радеску опять скривил рот, на этот раз даже что-го сказал. Фон Штейц успел расслышать лишь отдельные слова.

Радеску поднял флягу, поставил ее на стол, затем, глядя в амбразуру, сказал, что кольцо русских очень прочно, что танки генерала Гота, посланные деблокировать 6-ю армию, будут смяты и отброшены к Ростову и что он, фон Штейц, едва ли сможет выбраться из этого блиндажа. Еще один день — и аэродром будет занят советскими войсками, а он, Радеску, пустит себе пулю в лоб, ибо его, как коменданта аэродрома, все равно расстреляют потом.

— Кто… расстреляет?

— Вы, фон Штейц, — сказал Радеску, отстегивая от поясного ремня флягу. — Пейте, это последнее.

— Хлеб есть?

— Нет.

— А что есть?

— Ничего. В Берлине закусите, если улетите сегодня вечером.

— Мне нужна машина… До посадочной площадки сколько километров?

— Машины нет, идите пешком, тут рядом.

— А вы, господин генерал?

— Я? Куда? Зачем?

— Вы собираетесь стреляться? — усмехнулся фон Штейц и быстро опрокинул флягу в рот. — Не советую! Фюрер ценит вашу преданность. Скоро он по всей России создаст мощные крепости, русские тогда не сдвинут нас с места. Крепостная оборона! Вот что теперь нам требуется… Выпейте…

Радеску налил в колпачок. Спирт обжег горло, и генерал закашлялся. Успокоившись, он покачал головой:

— Когда-то я слушал лекции генерала Енеке, кажется, в то время он возглавлял у вас штаб крепостного строительства?..

— Генерал Енеке еще скажет свое слово, — перебил его фон Штейц. — Фюрер высоко ценит талант Енеке… Вообразите! — продолжал фон Штейц возбужденно. — Наши войска удерживают всю европейскую часть России! И уже вторглись в советское Закавказье. Они во Франции, они в Италии, в Норвегии, в Финляндии, в Африке, на Балканах! Черт возьми, мы будем и в Англии!.. Вы поняли?

Конечно, генерал Радеску все это хорошо понимал, но кто объяснит ему, что происходит здесь, на прибрежных равнинах Волги и Дона? Кто ответит на вопрос: гибель армии Паулюса не удар ли по ногам, на которых еще стоит Германия? Припомнилось, как однажды маршал Антонеску сказал, напутствуя своих генералов: «Отборная армия генерал-полковника Паулюса — это те самые ноги, на которых фюрер перешагнет Волгу!» Не перешагнул…

— Нам нужна передышка, — размышлял фон Штейц, — маленькая передышка, и тогда… — Он недоговорил, что произойдет тогда: в блиндаж вошел адъютант генерала Радеску, закутанный в какое-то запорошенное снегом тряпье, в огромных валенках на ногах.

— Господин генерал! — сиплым голосом произнес он. — Русские продвигаются к посадочной площадке!

Радеску взглянул на фон Штейца, потом перевел глаза на адъютанта, разглядывая его с ног до головы. Потом резко встал.

— Пойдемте, фон Штейц, я провожу вас к самолету! — Генерал толкнул дверь, и холодная, колючая поземка резанула его по лицу.

…Они шли лощиной. Их сопровождали десять автоматчиков, десять теней, едва передвигавшихся по глубокому снегу. Огни разрывов зловеще освещали степь, уже терявшуюся в вечерних сумерках. До взлетной полосы оставалось не больше километра, когда фон Штейц схватил Радеску за руку и показал на холм — там мелькали расплывчатые черные точки. Радеску понял: это движется цепь русских, и похоже, они намереваются отсечь им путь к площадке. Он подал команду автоматчикам. Завязалась перестрелка. Фон Штейц, прижимая портфель к груди, рванулся вперед. Потом, когда треск автоматных очередей над головой стал невыносимым, упал в снег, не выпуская из рук портфеля. А когда стрельба стихла, он пошел, утопая в снегу.

Сколько времени он шел, трудно сказать. Прямо перед ним, преграждая путь, лежал человек, одетый в полушубок. Фон Штейц догадался: русский. Вытащил из кобуры пистолет, по человек лежал неподвижно. «Убит», — решил фон Штейц. Он еще никогда в открытом бою вот так близко, лицом к лицу, не встречался с русскими… Его вызвали в ставку Гитлера, чтобы он доложил обстановку в районе кольца. Фон Штейц подумал, что любой документ о русских был бы ему сейчас очень кстати. Осмелев, мигнул карманным фонариком по петлицам убитого — майор Красной Армии, полушубок расстегнут, там документы… Треск автоматов с новой силой обрушился на голову. Совсем рядом, справа, он увидел генерала Радеску, тот что-то кричал. Фон Штейц побежал к генералу, но тут майор в полушубке застонал и приподнял голову, в правой его руке была граната. И фон Штейца стегануло по ногам пучком железных прутьев так больно, что он, пробежав несколько шагов, потерял равновесие и присел, попытался встать — и снова упал. Потом почувствовал, что его волокут по снегу…

Гул авиационного двигателя пробудил сознание: люди метались вокруг самолета, злобно кричали друг на друга и стреляли куда-то из автоматов и пистолетов. Сгорбившись, неподвижно стоял чуть поодаль генерал Радеску и неотрывно смотрел, как механик втягивает в люк стремянку. В руках у генерала был портфель. Неожиданно рядом с механиком возникло лицо фон Штейца.

— Мой портфель! — крикнул он резко.

Генерал Радеску вздрогнул, кто-то из автоматчиков взял из его рук портфель, подошел к самолету и ловким броском швырнул в черный проем люка.

На третий день после прибытия в имперский госпиталь фон Штейц позвал хирурга.