— А разве сам Бергвид не грабит на море корабли? — спросила Ингитора у Одды. Она не ходила смотреть на жертвоприношение, но Одда, вернувшись в радостном возбуждении, пересказала ей все в подробностях. — За что же он наказал тех людей?
— Что ты, нельзя так говорить! — воскликнула Одда и в испуге огляделась. — Бергвид не грабит, он мстит. Он мстит фьяллям и слэттам. А здесь он — конунг, а конунг должен защищать своих людей от обид и разбойников. Ты же сама говорила. Разве конунги слэттов не ловят разбойников?
— Ловят. Но Хеймир конунг не грабит на море корабли!
— А как же он грабил Квиттинг? Меня тогда здесь не было, но Бергвид говорил.
Ингитора не нашла, что ответить. И правда выходило, что Хеймир конунг ничем не лучше Бергвида. Или что Бергвид ничем не хуже Хеймира. Все чувства Ингиторы восставали против этого, но разум не находил опровержений. Ее собственный родной отец любил по вечерам рассказывать о тех подвигах, которые он совершал в молодости на войне за Квиттинг.
— Уж Хеймир конунг не стал бы бросать людей в волчью яму! — сказала она только.
— Это жертва Тюру! — наставительно, как маленькой, объяснила ей Одда. Кюну порадовало, что и она наконец может чему-то научить свою премудрую подругу. — Ведь Фенрир Волк откусил руку Тюру, и поэтому Однорукому Асу приносят жертвы через диких зверей!
По уверенной важности, с которой Одда произносила свое объяснение, Ингитора догадалась, что бедная женщина повторяет чьи-то чужие наставления. Чему-то она научит своего будущего ребенка?
Вечером вся усадьба пировала. Ингитора хотела остаться в девичьей, но Одда уговаривала ее изо всех сил, достала самые лучшие наряды, которые привез ей Бергвид. Их было так много, что Одда не все из них успела надеть хотя бы по одному разу. Ингитора отказывалась, но пришла старая управительница и передала волю Бергвида — Дева-Скальд должна быть в гриднице. Подавляя вздох, Ингитора сжала в кулаке серебряные подвески на груди. Половина из них была подарками Эгвальда, и ей хотелось верить, что они хоть немного защитят ее.
Гридница была полна народу. Мужчины с криками и смехом рубили мечами жареные туши оленей и быков, поднимали кубки за богов, конунга и свои будущие подвиги. Люди сидели за столами и даже на полу. Бергвид возвышался над всей гридницей, как черное изваяние какого-то нового грозного божества. Он молчал и только выпивал один кубок за другим.
Ингитора почти ничего не могла есть, голова у нее болела от шума и духоты. Все вокруг вызывало отвращение. И виною тому был Бергвид — если он сам позвал ее сюда, значит, помнит. Лучше бы ему упасть головой вниз, да так, чтобы начисто отшибло память!
Бергвид по праву конунга поднимал кубки за всех двенадцать асов. Ингитора вспоминала, как это бывало в гриднице Хеймира конунга. А здесь у нее в ушах стояли истошные вопли предводителя разбойничьей шайки, которого волокли к волчьей яме.
Она смотрела прямо перед собой, стараясь вспомнить что-нибудь приятное и забыть, где находится. И вдруг какой-то темный луч обжег ее лицо, и она вздрогнула. Подняв голову, она встретила взгляд Бергвида, направленный прямо на нее.
— Дева-Скальд! — позвал Бергвид. Ингитора не сразу услышала его за общим гомоном, и тогда Бергвид с силой ударил тяжелым золоченым кубком по столу. Гридница притихла.
— Ты зовешь меня? — спокойно спросила Ингитора, но внутри у нее все сжалось.
— Да. У меня одна Дева-Скальд. Я вижу, ты не слишком-то весела. Тебе не нравится наша еда?
— Я не голодна.
— Тогда сложи для меня песню. Я одержал немало побед, и сегодня утром люди и боги видели одну из них. Рассказывают, что ты хорошо умела прославлять Хеймира конунга. Теперь я твой конунг, и твои стихи принадлежат мне!
Бергвид говорил медленно и весомо, как будто своей тяжелой секирой — Волчицей — с размаху отрубал одно слово за другим. Он был так пьян, что иначе мысль просто не успела бы за речью. Но от этого его речь приобрела значительность, и каждое слово падало тяжелым камнем.
Закончив, Бергвид замер, опираясь локтем о стол и сжимая в кулаке свой кубок. Лицо его потемнело, глаза широко раскрылись. Ингитора чувствовала себя просто несчастной. Пьяный Фенрир Волк! Сейчас он кажется застывшим, спящим с выпученными глазами. Но какой-то миг — и он превратится в ревущее чудовище, способное растерзать и растоптать все вокруг. И судя по той тишине, которая установилась в гриднице, здешние люди примерно того и ждали. Что же ей было делать?
Ингитора молчала. Какие тут стихи! Ни воодушевления, которое она чувствовала раньше, ни яркой вереницы образов — с таким же успехом можно было высматривать радугу над болотом, в сыром сумраке еловых лап. Она пыталась собрать в кучу и связать хоть какие-то слова, но они лопались и исчезали, как пузыри на лужах во время сильного дождя. В эти тяжелые мгновения в душе Ингиторы было не больше поэзии, чем в старом стоптанном сапоге.
— Ты не хочешь? — каким-то каменным голосом спросил Бергвид.
Ингитора подумала о волчьей яме. Ну и что? В душе ее воцарилось тупое равнодушие. Животный страх еще никому не прибавлял настоящего вдохновения.
— Я не могу, — устало, безразлично сказала она. — У меня нет стихов.
— Почему нет? — Бергвид как будто удивился, высоко поднял брови. — У скальдов они всегда есть.
— Скальды бывают только на свободе, — ответила Ингитора. Она не ждала, что он поймет ее, но должна была для себя самой ответить. — Стихи — как птицы, они летают только на воле. А я в плену у тебя. В плену я не скальд.
Едва произнеся эти слова, Ингитора вдруг ощутила, что ее незримый щит разлетелся в прах.
Гридница загудела.
— Это не беда! — благодушно сказал какой-то краснолицый оринг с длинными полуседыми усами. — Такая красивая девушка не будет лишней в Усадьбе Конунгов! Я сам охотно взял бы ее в жены. Бергвид, мои подвиги достойны награды!
— Помолчи, седой тюлень! — резко ответил ему еще чей-то голос, но Ингитора даже не стала оборачиваться. — Ты для нее слишком стар! У тебя и так полон дом женщин!
— А ты, Берк, родился рабом! — вмешался третий. — А она — знатного рода! Ее достоин знатный человек!