Ингитора стояла на Корабельном Мысу и смотрела в море. Прямо в лицо ей дул сильный ветер, несущий множество мелких холодных брызг. Ингитора мерзла и обеими руками стягивала на груди длинный плащ из толстой зеленой шерсти. Вообще-то это был плащ Эгвальда. За время жизни в Эльвенэсе Ингитора достаточно разбогатела от подарков конунга и кюны, у нее было много своей одежды, но в плаще Эгвальда было теплее, будто он сам где-то рядом.

Но упрямый ветер забирался и под плащ, он успел застудить серебряные застежки и цепи на груди Ингиторы, и они казались ей чем-то вроде тяжелых ледяных доспехов, которые надевают в день битвы инеистые великаны. Ингитора стояла здесь очень давно, с самого рассвета. Это ожидание было достаточно глупым — если бы корабли Эгвальда показались возле пролива, то столбы дыма дали бы Эльвенэсу знать об этом. Но знака не было. Время от времени показывались лодки рыбаков, торговые снеки, два раза с утра прошли боевые корабли, узкие и длинные, как щуки. Но это не были корабли Эгвальда, и для Ингиторы море оставалось пустым.

Ветер дул ей навстречу, отбрасывал назад волосы, как будто хотел вовсе сдуть со скалистого выступа тонкую женскую фигурку в тяжелом зеленом плаще. От ветра полы плаща задирались, ярко-красное платье Ингиторы развевалось, и она приобретала сходство с диковинным цветком, который заклинание колдуна вдруг вырастило на этом буром каменистом берегу, где растет только низкий упругий мох.

Ингитора смотрела в море и думала об Эгвальде. Он заполнил все ее мысли. Ее не оставляли дурные предчувствия, и Ингитора судорожно втягивала ноздрями соленый ветер, словно надеялась, как Ормхильд, унюхать духов. Надеялась и боялась. Ее неотвязно преследовали укоряющие взгляды Вальборг, говорящие: «Ты послала его на смерть!» Все конунговы дочери на свете не могли бы смутить Ингитору, если бы она думала иначе и верила в свою правоту. Но в глубине души она думала так же, хотя сама себе не хотела в этом признаваться.

Ветер продувал Ингитору насквозь. Она пыталась подбодрить себя мыслями о том, как обрадуется дух отца в Валхалле, когда он будет отомщен. А в глубине, как подводное течение, жило другое, не менее важное: увидеть Эгвальда живым и здоровым. Если он вернется, то исполнятся оба ее желания. А если нет? Тогда она обречена на месть до самой смерти. И мстить придется не только за отца.

Слушая гул ветра, Ингитора хотела сложить какие-нибудь стихи, чтобы рассказать о том, что с ней творилось. Она не могла подобрать этому названия. Тоска,тревога, любовь — все эти слова не подходили. Это просто ветер, холодный ветер с моря, напоминающий о том, что Праздник Середины Лета позади, лето повернуло и под гору покатилось к зиме. Ингитора подбирала в уме слова, но они разлетались, разнесенные и разорванные на обрывки, и пропадали где-то вдали.

Хальта с ней не было. Люди, возившиеся в корабельных сараях за спиной Ингиторы, удивлялись, замечая, что Дева-Скальд пришла одна. Грабак всегда был рядом со своей хозяйкой. Но сегодня его не было. И Ингитора знала почему. Виной тому были те самые ее чувства, которые можно было посчитать любовью к Эгвальду. Хромой альв с неумолимой суровостью требовал соблюдения их уговора. Чем больше разрасталась в душе Ингиторы привязанность к Эгвальду, тем меньше становилась благосклонность к ней Хальта. И со дня отплытия Эгвальда, с тех пор, как все мысли Ингиторы были заняты им, Хальт не подарил ей ни одного стиха, ни единой строчки. Он как будто исчез из ее жизни. Ингиторе все время казалось, что он близко, за дверью, за стеной, но не хочет показываться ей на глаза. Без Хальта все стало другим, образовалось пустое место. И Ингитора чувствовала себя одинокой, потерянной в мире, где остались только пустое море и холодный ветер.

Возле Лисьего Острова, лежащего прямо напротив Корабельного Мыса, показалась небольшая снека. Ингитора подождала, но следом за снекой не плыло других кораблей. Опять не то. Повернувшись, Ингитора побрела к усадьбе.

Открывая дверь в девичью, Ингитора сразу услышала негромкий ровный голос, который за последние пятнадцать-двадцать дней стал почти неотъемлемой частью Дома Болтовни.

— …он схватил свой щит и спрыгнул с кормы прямо в воду. Он упал так, что щит оказался над его головой, — рассказывал Рагнар Осторожный.

Ингитора хотела уйти прочь — ей отчаянно надоело слушать бесконечные повествования о подвигах Торварда конунга, которые Рагнар не уставал рассказывать, а Вальборг, как ни странно, не уставала слушать. У Ингиторы же они вызывали только раздражение — она не могла спокойно переносить, как восхваляют ее врага, человека, которого она ненавидела всей душой. Видят Светлые Асы, Рагнар не мог бы больше любить конунга фьяллей, если бы даже сам воспитал его! А может быть, ему не раз приходилось бывать в сражениях вместе с Торвардом? Многие его рассказы звучали слишком живо и подробно для пересказов по чужим словам. Скорее всего, Рагнар видел все это своими глазами. Не всегда же он так кашлял! А по всей его повадке, по обращению он все больше и больше казался Ингиторе похожим на воина, а не на торговца. И говорил он как высокородный.

— Танны думали, что он утонул, — продолжал Рагнар. — А Торвард конунг проплыл под водой до берега, там было почти три перестрела, и вышел на берег. Здесь валялось много всякого оружия, и он поднял хороший уладский двуручный меч. Уже темнело, и танны не увидели его. Он незаметно подошел к их береговой стоянке и внезапно бросился на них. Он был весь мокрый, и танны подумали, что на них напал великан с морского дна.

Ингитора тихо прошла в свой угол и села. Рассказы Рагнара были неистощимы. Образ Торварда конунга целыми днями витал под кровлей девичьей, и даже во сне Ингиторе снилось, как будто неутомимый Рагнар сидит возле ее лежанки и заунывным голосом тянет и тянет бесконечную сагу о Торварде конунге: Торвард конунг и сражается один против сотни, и плавает, видите ли, по три перестрела со щитом над головой, и мечет сразу по два копья, и прыгает в полном вооружении выше своего роста… И еще залез на скалу какую-то, когда кто-то из его людей забрался туда и не мог спуститься… Нет, это, кажется, уже был не он.