В усадьбе Кларэльв кюн-флинне Вальборг совсем не нравилось. Здешние хозяева не отличались строгостью и прилежанием, усадьба велась дурно и небрежно, никто из рабов не занимался своим делом, хирдманы целыми днями сидели на кухне и в девичьей со служанками. Замечая недовольство кюн-флинны, жена Арнльота ярла уверяла ее, что такой беспорядок у них не всегда, а только теперь.

— Откуда быть порядку, когда в усадьбе стоит целое войско, милостивая госпожа! Да сохранят нас Фригг и Хлин! — восклицала хозяйка, всплескивая пухлыми ручками.

— Если бы у меня в усадьбе стояло целое войско, я бы особенно позаботилась о порядке, — с непреклонной суровостью отвечала Вальборг. — И я бы на твоем месте, добрая хозяйка, пошла сейчас в молочную и присмотрела, чтобы служанки не слизали все масло, пока будут его сбивать!

Хозяйка отправилась в молочную, но уже за дверью остановилась посудачить с другой женщиной.

— Если кюн-флинна так строго следит за челядью, то чего же она бросила свой дом? — с легким презрением шептали обе женщины на смешанном наречии раудов и квиттов. — Сидела бы дома да гоняла своих служанок! А мы здесь и так неплохо жили!

Вальборг, оставшись одна, тихо вздохнула. Ей был противен и утомителен весь этот тесный бестолковый дом, нелепый, как казалось с непривычки, выговор квиттов, которых здесь было большинство.

— В самом начале войны они нашли здесь приют да так здесь и остались, — рассказывал ей Рагнар, который, кажется, знал все про всех. Вальборг привыкла к этой его особенности, и иногда ей казалось, что в облике седобородого купца-фьялля к ней явился сам великан Мимир, хранитель небесного источника мудрости. — Первые беглецы давно состарились, и многие успели умереть, их дети выросли и сами обзавелись детьми, но по привычке живут так, как будто им вот-вот снова срываться с места и бежать еще куда-то. А во временном жилье люди не очень-то стараются устраиваться с толком.

— Но ведь прошло больше тридцати лет!

— Знаешь, кюн-флинна, как говорят? Нет ничего более постоянного, чем временное.

— Я говорил: тебе следовало остаться дома! — вставлял Эгвальд, если среди своих дел успевал услышать обрывок их беседы. — Лучше бы ты сидела с матерью.

— Ничуть не лучше! — решительно возражала Вальборг. — Кто позаботился бы о еде и одежде для вас с отцом? От здешних женщин многого ждать не приходится! Вы оба давно уже сами стали бы похожи на квиттингских беглецов, если бы не я! А кто готовил бы еду для ваших пиров? У Хильды хозяйки два быка почти сгорели! Ты хотел бы, чтобы все мясо обуглилось?

— Я хотел бы быть за тебя спокойным! — отрезал Эгвальд. — Я и отцу говорил — война вовсе не место для тебя!

— Я — дочь и внучка конунгов! — гордо отвечала Вальборг. — И для меня подходит все то, что подходит моему роду!

— Вальборг у нас настоящая кюна! — Хеймир конунг ласково гладил дочь по плечу, но в глазах его таилась тревога. — Она вырастит своих детей настоящими конунгами. Не бойся, Эгвальд, она сумеет даже в этом свинарнике не уронить своего достоинства.

Именно заступничеству отца Вальборг была обязана тем, что ее все-таки взяли в этот поход. Кюна Аста пришла в ужас, услышав о таком ее желании, да и Эгвальд был решительно против. Но Хеймир конунг рассудил, что его дочь имеет не меньше прав принять посильное участие в походе, который так важен для всей державы слэттов.

— В прежние времена многие дочери конунгов становились валькириями! — сказал он. — Вальборг сумеет найти себе дело.

Возможно, у Хеймира конунга была какая-то тайная мысль на этот счет. Но ею он не делился пока даже с самой Вальборг.

Но Эгвальду некогда было долго спорить. Он сам редко показывался в усадьбе Кларэльв, все свое время проводя на берегах фьорда, возле кораблей и среди дружины. Конунг слэттов привел к границам Квиттинга не меньше двух сотен кораблей, и каждый был отлично оснащен, имел достаточную, хорошо вооруженную дружину. Здесь, как было условлено, войско слэттов ждало вестей от конунга фьяллей, чтобы выступить вместе. Лето близилось к концу, нужно было торопиться, но вестей от фьяллей все не было.

— Может, фьялли вовсе не пойдут воевать! — поговаривали слэтты. — Ведь Торварда Рваную Щеку смыло в море. Как видно, он погиб, и фьялли теперь будут заняты выборами нового. Ох и передерутся же их ярлы и хевдинги!

— Поход непременно будет! — уверенно отвечал Рагнар, если слышал такие разговоры. — Торвард конунг не из тех, кто легко расстается с жизнью. Вы слышали, что Снеколль Китовое Ребро на прощание сказал Эгвальду ярлу? Даже если Торвард конунг не вернется, поход все равно будет. У фьяллей достаточно знатных и отважных ярлов, чтобы возглавить его. Фьялли выполнят все свои обещания, а своими внутренними делами займутся потом.

Эгвальду ярлу скоро надоело ждать.

— Я схожу на юг, проплыву два-три перехода вдоль Квиттинга! — объявил он отцу. — Посмотрю, как у квиттов дела!

Хеймир конунг хотел возразить, но посмотрел в лицо сыну и промолчал. После возвращения из Аскргорда Эгвальд стал не тот. Юношеский задор безвозвратно исчез, он держался сурово, разговаривал мало. Несмытая горечь поражения и плена грызла и точила его изнутри, как жар скрытой болезни. Много, много подвигов придется ему совершить, чтобы к нему вернулись прежнее равновесие духа, вера в себя, гордость.

— Возьми с собой три дреки, — сказал только Хеймир конунг. — Возьми «Медного Ворона», а с собой позови Аслака и Эльвира с их дружинами.

— Да, уж конечно, я пойду не один! — проворчал Эгвальд ярл.

На заре он уплыл с тремя кораблями. Проводив его, Вальборг и Рагнар вернулись в усадьбу. Возле ворот стояло несколько человек, изможденных и усталых. Челядь не давала им войти.

— Здесь хватает и своих бездельников, всех не прокормишь! — отвечал раб-управитель на просьбы пришельцев. — У нас и так стоит целое войско. Тут нет ни единого свободного угла! Идите дальше! А еще лучше — убирайтесь к себе назад! Может, вы вообще не люди, а тролли!

Подбирая полы нарядного плаща, Вальборг с жалостливым любопытством оглядывала пришельцев. На троллей они были мало похожи: трое мужчин, двое из которых были ранены, две женщины, одна с ребенком на руках, старик и подросток с тощим мешком на спине. Одежда их была грязной и рваной, обувь обтрепана до крайности, но на простых бродяг они не походили.