Когда молчу,

Под скрип колес

Вплывая в утреннюю чащу.

И конь,

Уздечкою звеня,

Бредет, за ветки задевая...

И от росинок, как бывает,

Намокнул рыжий круп коня.

Гляжу,

Под жалобу колес

Дремотою объятый вроде,

Как солнце медленно

С берез

На землю грешную нисходит.

И вот уже

Сквозь синь росы,

Сквозь проглянувшее оконце

Возникли рыжие усы

Веселого, как бубен, солнца.

Оно касается меня

И словно делает счастливым.

И грива рыжего коня

Горит, как золотая грива.

Ударил дрозд.

Защелкал клест.

Забился, пламенея, дятел.

И смолк дремотный скрип колес,

И замер конь,

Как будто спятил.

Оторопелый, он молчит.

И, бессловесный, онемело

Копытом о землю стучит.

И снова трогает

Несмело.

И — наступает новый день

В краю,

Где сказки не забыты,

Где смотрят в окна деревень

Все те же грустные ракиты,

Где на печи,

Под потолком,

Гутарит кот, сощуря око,

С Иванушкою-дурачком,

Что ходит в дураках

До срока...

Я тоже там,

На печке,

Рос.

И сказкам тем же

Крепко верил,

Поверя белизне берез,

Что отворяет

Солнцу двери.

Дрозды пестрели на рябине,

Клевали спелую зарю.

И листья на реке рябили,

Плывя навстречу сентябрю.

Пылали вязы и осины.

И вот

Сквозь полымя огня

Голубоглазая Россия

Взглянула с грустью на меня.

Забилось сердце глуше, тише,

Прося прощенья у земли.

Что я не видел

И не слышал,

Как улетели журавли.

Неслышно

Лист слетает с деревца.

Молчат леса,

Молчат поля...

И в этой тишине

Не верится,

Что ты вращаешься, Земля,

Что ты летишь —

В цветах и в инее,

В снегах и в разноцветье трав,

Не расплескав озера синие,

Кору берез не ободрав

И не спугнув шмеля,

Уснувшего

На тусклой шапочке цветка...

Брожу по лесу.

Молча слушаю

Постукиванье родника.

В лесу прохладно и невесело

И по-осеннему светло.

И с веток паутина свесилась —

Ей от росинок тяжело.

Неслышное листвы кружение.

И от земли родной вдали,

Поправ законы притяжения,

Надолго скрылись

Журавли.

Но птицы

Снова возвращаются.

И вновь шумят леса, поля.

Все потому,

Что ты вращаешься

И нам сочувствуешь, Земля!

Одиноко над морем стою...

Постоял.

И в часу предрассветном,

Как ни странно,

Припомнил деревню свою,

И родимым повеяло ветром.

Кипарисы ушли в облака.

Улетели.

Истаяли где-то.

И туманно возникла река

И над нею — полоска рассвета.

Зашуршала в оврагах ольха,

Потянулся дымок над деревней.

Золотым гребешком петуха

Солнце выглянуло из-за деревьев.

И над сонью дымящей реки,

В заревом и безбрежном просторе

Потянулись в поля мужики,

Что ни разу не видели моря.

А быть может, и видели,

Но...

Это было в войну.

Это было давно...

Вот идут они молча,

Махоркой дымят.

Щуря очи,

О чем-то толкуют.

Никому не перечат,

Никого не бранят

И о море, представьте себе,

Не тоскуют.

А тоскуют они иногда,

С одинокою старостью споря,

О сынах, что ушли в города —

Будто канули в синее море.

Волны моря безбрежно тихи.

Солнце всходит,

И звездочки тают.

Но по-прежнему входит в стихи

Шум листвы,

Что сейчас опадает

С пожелтевшей смоленской ольхи.

Дымится ливень над паромом,

Река готова прянуть вспять...

Я остаюсь один.

Опять

Друзья уходят с первым громом

Туда,

Где тишь и благодать.

Дымит у берега река,

И гребни волн летят, как чайки.

— Пока, друзья!

— Пока! Пока!.. —

Горлач парного молока

Подаст им добрая хозяйка,

Их встретит тишина избы,

Где в окна смотрят яблонь ветки,

И первой свежести грибы

Дымком запахнут на загнетке.

А мне — погода дорога,

Мне пить ее и не напиться.

Так пусть

Река все так же злится

И ливень бьет,

Как острога!

Под музыку реки,

Где кони воду пьют,

Поют березняки,

Березняки поют!..

Поближе к ним шагни.

Прислушайся.

Спроси,

О чем поют они

Веками на Руси.

Их песню глубоко

Сумей в душе сберечь,

И ты поймешь легко

Языческую речь.

Под посвисты кнута,

Под храп чужих коней,

Она, как свет чиста,

Дошла до наших дней.

Над нею сотни лет

Ревели топоры.

Но чист и ясен свет

Березовой коры.

О песенная даль!..

В родимой стороне

Уйми мою печаль,

Когда печально мне.

И силу дай,

Когда

Усталость подомнет.

Встречай меня всегда

Березой у ворот.

Чтобы в иной дали,

В неоновом огне

Язык моей земли

Был вечно ясен мне!

Мы и люди, и боги,

Стерегущие эти края.

Не дымком самокруток,

А дымом эпохи

Закурила деревня моя.

Было грустно когда-то.

Не приходится нынче грустить,

Седовласый профессор,

Расщепляющий атом,

Приезжает к родне погостить.

И, тряхнув стариною,

Допьяна напоив полсела,

Сядет весело в сани

И снежной летит целиною

Молодецки:

— Была не была!..

А потом за ответным

Угощением

Вечер пройдет.

Щуря очи хитро

От неяркого света,

Старина разговор заведет.

Как, мол, дети?

Как внуки?

Ровесников спросит.

И вдруг:

— Жаль, что вас, мужики,

Не хватает в науке! —

Скажет доктор наук.

А народ посмеется.

Наполнит стаканы народ.

И заметит профессор,

Что весело пьется,

И украдкой о чем-то вздохнет.

И умолкнет.

Ни слова.

Лишь будет очки протирать.

После молвит:

— Придется ли свидеться,

Выпьем ли снова? —

Будто время, пора умирать.

Загрустит

Не о смерти.

Скорее — наоборот.

— Да, не сладко в науке бывает,

Поверьте.

Но и ваша работа — не мед. —

И, пожав на прощанье каждому руку,

Скажет голосом, полным тоски:

— Сыновей, мужики, присылайте...

В науку.

Мы без них пропадем, мужики!

Неужели меня

От дождя не укроет береза,

Та береза,

Которую я укрывал от мороза

Старым дедовским ватником,

Старым своим одеялом,

Чтоб она выживала

И вновь по весне оживала.

Укрывал и не знал,

Что она не боится мороза…

Неужели меня

От дождя не укроет береза?

Ожидает меня переправа

Над рассветным покоем реки,

Где склоняются горькие травы

И по пояс в воде тростники;