Но при этом их, конечно же, приходилось приглашать и к ужину. А эта необходимость заставляла до предела исчерпывать ресурсы Раст-Холла. Для Боулза наступали часы истинного кризиса. И хотя он ухитрялся все держать под контролем, его ужасали такие, например, чудовищные вещи, как заказ дополнительной посуды и столовых приборов, а иногда даже готовых блюд из ближайшего ресторана. По глубочайшему убеждению Боулза, только в исключительных случаях (как, например, свадебное торжество) допускалось одалживать ножи и вилки для настоящей сельской усадьбы. И, конечно же, подготовка к ужину становилась истинным кошмаром для Белинды.

Полковник Детлепс с супругой из Уортера, семейства Ситтов и Ситт-Плапсов, престарелая леди Бутомли из поместья Уинг-мэйнор, соседи из Финдон-Холла, две вдовые миссис Анклз и их племянница Анджела, леди Лэйди – все эти имена не играют ни малейшей роли в истории о мистере Элиоте, но показывают, какое нашествие каждый раз переживал Раст-Холл в такое время. Новым гостям, за редкими исключениями, нравились вечера в доме мистера Элиота. Сам хозяин обладал репутацией безупречного джентльмена, а за его порой странноватыми друзьями было вполне терпимо понаблюдать в течение каких-то четырех часов в год, и их шутки редко выходили за рамки общепринятых приличий, не становясь при этом непонятными для простодушной сельской аристократии. Люди провинциальные, никому не известные, гости втайне лелеяли надежду, что их фотографии в окружении экзотической компании на следующей неделе появятся в репортажах иллюстрированных еженедельников. Они не забывали демонстративно включить несколько книг Уэджа в список для своих домашних библиотек на будущий год и даже покупали одно-два дешевых издания в антрактах, чтобы скоротать скуку вторых действий «Летучего голландца» или «Синего поезда». И обычно почти все оставались довольны театральными приемами в Раст-Холле, кроме, разумеется, его хозяина.

Но ужины действительно становились самой трудной частью вечеров. Провинциалы любят вкусно поесть – привычка, выработанная здоровым питанием на свежем воздухе с самого детства. На фотографиях видно изобилие огромного стола, накрывавшегося к вечеру. Гости воспринимали его как должное, поражая своей способностью поглощать неимоверное количество еды, что нисколько потом не сказывалось на их аппетитах за завтраком на следующее утро. От ужинов в Раст-Холле неизменно ожидали чего-то необычного. Причем это касалось и вин. Известная всем покупательная способность автора Паука позволяла рассчитывать на более изысканные напитки, чем обычно потреблялись дома. И к застольной атмосфере тоже предъявлялись повышенные требования. Но сегодня вечером проблем с ней оказалось значительно меньше, чем в былые годы. Разговоры с большим искусством и совершенно не осознавая этого поддерживал и поощрял как-то по-особенному словоохотливый мистер Уинтер. Он словно взял на себя обязанности организатора бесед почти по всей необъятной длине стола мистера Элиота, причем исполнял их с небывалым успехом. По обе стороны от того места, где он сидел, царило необычайно веселое оживление, передававшееся дальше.

В результате (крайне прискорбном в свете произошедшего потом) светские манеры Уинтера, уже знакомые основным гостям праздника, произвели большое впечатление и на временных визитеров.

Оглядываясь затем на ужасающую кульминацию вечера, Патришия Эплби не могла не отметить неотвратимую постепенность ее приближения и наступления. Компания в театре прошла путь от обычных неудобств к нараставшему напряжению, вылившемуся в подлинный кризис. Все происходило по причудливому стечению обстоятельств, вот только никому не становилось легче при мысли, что происшедшее невозможно было предвидеть заранее, и оно явилось откровенной случайностью, а не результатом заранее продуманного плана. Хуже всего, разумеется, пришлось приглашенным гостям, которые ни о чем не подозревали. Их умы, склонные давать всему собственные оценки, оказались совершенно неподготовленными к примитивному страху. Более всего поражало трагикомическое несоответствие их ожиданий тому, что стало центральным и пугающим событием вечера.

Если бы Уинтер не пользовался за ужином таким успехом; если бы мисс Кейви не поспешила дать престарелой леди Бутомли подробный отчет о своих утренних приключениях в амбаре, а леди Бутомли не высказала искреннего восхищения свежестью и силой слова в «Яростным мае»; а главное – если бы отопление в зрительном зале включили хотя бы немного раньше – словом, какие-то вещи случились, а какие-то нет, то хотя бы обстановка, не говоря о самом по себе грубом факте, выглядела совершенно иначе. А при возникших обстоятельствах финал разразился в уже наэлектризованной и насыщенной раздражением среде.

В помещении театра было попросту холодно. И хотя термометр давал утешительные показания, всепроникающая влажность делала свое дело. Миссис Детлепс первой решила сходить наверх за своим плащом; леди Бутомли, породив гораздо более ощутимую неловкость, громко распорядилась принести из машины муфту для ног. И в относительно небольшой аудитории, когда все расселись по местам около десяти часов вечера, Патришия сразу же уловила нечто, предрекавшее неудачу импровизированному и достаточно сложному по содержанию сборному представлению, состоявшему из нескольких отдельных номеров. Бросалось в глаза, что многие еще до начала зрелища подсчитывали, сколько им придется терпеть до следующего приглашения к позднему ужину – часа два или побольше. Поводов для беспокойства только прибавилось, когда публике объяснили, что сегодняшнее представление будет носить не совсем обычный характер. Недавно прибывшие гости в различной степени имели понятие о долгой и бурной жизни Паука, и прежде им неизменно нравились фрагменты фантазий на темы его необычных приключений. Перемены не всем казались уместными, а кое-кто из присутствовавших в силу закоренелого консерватизма всегда выступал против любых нововведений, чего бы они ни касались. Тем паче что перемены могли быть правильно восприняты только узким кругом избранных. И это представлялось заведомой ошибкой. Причем ошибкой тем более очевидной, что новизна зрелища лишь напоминала о непредсказуемости происходившего в Расте уже некоторое время. Патришия, само собой, не имела возможности на глаз оценить, насколько велико среди собравшихся ожидание или даже предвкушение новых выходок шутника. Вероятно, немногие обратили внимание, насколько близко к отцу старается держаться Тимми. Зато все заметили, что шофер мистера Элиота помещен охранником в тесное подсобное помещение, где располагался электрический щит, а это уже откровенно намекало на возможные неприятности. А потому в зрительном зале как бы столкнулись два потока взволнованных ожиданий: первый заключался в предвидении неизбежного провала представления, а второй в том, что некая внешняя сила грозит вмешаться и нарушить нормальное положение вещей. Между тем тревогу принято считать одной из самых текучих эмоций. Она легко перемещается от одного предмета к другому, и как раз эти ее трансформации заставляют нас порой волноваться по пустякам. Патришия поймала себя на том, как сильна в ней сейчас надежда, отчаянная надежда, что программа вечера пройдет гладко и будет благоприятно принята зрителями. Ее чаяния нисколько не укреплял ни Тимми, который все еще втайне побаивался появления на сцене Генри и Элеоноры, ни Белинда, озабоченная, главным образом, готовностью кухни Раст-Холла к новому застолью после спектакля. Только мистер Элиот оставался крепок духом. Быстро убедив себя, что гостям удобно в зале, и бросив по этому поводу несколько шутливых замечаний, он отправился за кулисы проверить, все ли там в порядке перед скорым поднятием занавеса. За ним следовал сэр Руперт Элиот, успевший прилично освежиться в компании Ситтов и Ситт-Плапсов.

Первая и наиболее продолжительная часть представления состояла из пьесы, разыгранной мало кому известными и оттого лишь более старательными работниками издательства Уэджа. Патришия смотрела на них с изрядной долей уважения, но и со все возраставшим беспокойством. Явный образец новаторского экспериментального сценического искусства, эта комедия в неоакадемическом стиле могла дать Уинтеру повод для еще одной лекции о свойствах человеческой памяти. Всего в пьесе были три действующих лица: муж, жена и любовник. Смысл текста состоял в их попытках выяснить отношения и решить проблемы. Причем первую часть следовало рассматривать как потугу каждого из них вообразить, каким станет подобный разговор, когда он состоится в действительности. Во второй сцене актеры странным образом выполняли совершенно одинаковые движения, но произносили при этом разные слова: здесь изображались воспоминания об уже состоявшемся разговоре. А в третьем эпизоде снова повторялись позы, но шел иной текст, и это и был тот самый разговор, каким он вышел на деле. Имелась и четвертая сцена, написанная автором в качестве альтернативы для второй, и актеры разыграли и ее тоже просто в виде театрального экзерсиса. И хотя пьеса заняла не так уж много времени, она оказала на аудиторию до странности парализующий эффект. Аплодисментов не последовало. Полковник Детлепс заявил, что все это очень умно. «Да-да, очень умно и даже мудрено», – хором повторили за ним Ситты, не зная, как еще выразить свое неудовлетворение. Леди Бутомли глубже погрузила ноги в муфту, а миссис Детлепс застегнула пуговицы на плаще до самого горла. В физическом смысле температура в зале, вероятно, заметно поднялась, но в психологическом упала градусов на десять. И Патришии приходилось взглянуть фактам в лицо – наиболее респектабельная часть программы на этом закончилась.