Я написал ему из Австралии, поведав о себе, но ни словом не обмолвившись о своих намерениях, получив, как мне казалось, достаточное удовлетворение от невысказанных прямо угроз и мрачных фигур умолчания. Но я лишь дал ему достаточно времени, чтобы обдумать свой план, окончательно изолировать Эркани, избавиться от лишних слуг и заручиться поддержкой своего мерзкого подручного Хардкасла. Рэналд уже наказан годами совершенно ненормальной жизни, и я не обнаруживаю в себе особого желания передать его в руки правосудия. Но Хардкасл становится соучастником убийства за деньги. Надеюсь, до него карающая десница закона все же дотянется.

Позднее я отправил Рэналду еще одно письмо, сообщая, что доктор Ричард Флиндерс тайно явится в замок ночью двадцать третьего декабря. Это было излишне самонадеянно и мелодраматично само по себе и вдобавок, по иронии судьбы, оказалось очень кстати для собственных мелодраматических фантазий Рэналда. Но я-то вкладывал во все совершенно иной смысл. Я вовсе не собирался оживлять Йена Гатри, а избранный мной час давал возможность брату организовать нашу встречу совершенно конфиденциально. Более того, в выборе мной предпраздничного времени при желании можно было уловить намек на добрые намерения и возможность примирения. В детстве именно в эту полночь мы по секрету встречались, чтобы обсудить, какие сюрпризы сулит нам наступающее Рождество и какие подарки положит в наши носки Санта. Но Рэналд находился не в том состоянии, когда обращаешь внимание на подобные моменты.

Неожиданно обильный снегопад создал для меня проблему. Но я всегда был хорошо тренированным лыжником – мало кто знает, что в Австралии прекрасные условия для занятий этим видом спорта, – а добыть пару лыж в отеле Дануна не составило труда. Там сейчас как раз создается центр для любителей лыжных прогулок, который может стать лучшим в Шотландии. И я добрался до Эркани вполне благополучно, хотя избрал достаточно сложный маршрут между озером и склоном Бен-Кайли.

Меня встретил Хардкасл со всеми ожидаемыми мерами предосторожности и провел сразу в башню. А там они вдвоем с Рэналдом набросились на меня и одолели. Вот, собственно, и все. История проста, хотя удивительна, но может внушать ужас только потому, что мы с Рэналдом все-таки родные братья. Эта маленькая спальня, вероятно, изначально планировалась как тюремная камера и использовалась по назначению столетия тому назад. Я сделал все, что мог. Нескольких местных крыс, созданий умных, но медлительных, мне удалось отловить и использовать в качестве посыльных; вполне вероятно, что они свободно разгуливают по всему этому запущенному зданию. А еще я попытался в меру способностей изобразить австралийский куии[39], один из самых пронзительных зовов о помощи в мире. Но своды потолка, толстые стены, завывание ветра и поглощающий звуки снежный покров снаружи не позволят услышать меня. А если кто-то и услышит, то примет за крик филина или фокус ветра. К тому же вполне может статься, что в Эркани никого нет, кроме моего брата и его подручного.

Меня даже снабдили книгой. Это «Экспериментальная радиология» Ричарда Флиндерса. И я, должно быть, могу считать себя счастливчиком, что Рэналду пришла в голову именно эта, а не откровенно садистская фантазия. Это хорошая книга, и я рад ей, как и любой другой. А мои медицинские познания позволяют мне сделать последнюю запись с диагнозом: Рэналд – не сумасшедший. Все его мысли и действия логически направлены на достижение определенных целей…

Мистер Уэддерберн глубоко вздохнул и отложил в сторону незавершенное повествование.

– Братоубийство, – сказал он. – И мисс Мэтерс была права. Моя интерпретация фактов и близко не учитывала утонченность ума Гатри. Убийство Йена Рэналдом все должны были воспринять, как убийство Рэналда Линдсеем. Он убил брата, а выставил убийцей возлюбленного племянницы. Чистейшее безумие.

Я кивнул.

– С точки зрения морали, только безумец мог совершить такое. Но одновременно здесь присутствует четкая логика. Он искусно подстраивал ситуацию, чтобы она идеально соответствовала его планам и помогла добиться желаемого результата.

Сибила Гатри вышла из состояния полной неподвижности, в котором пребывала все время, пока зачитывали показания Йена Гатри.

– Но зачем? – спросила она. – Чем он руководствовался? Каков мотив столь дьявольского замысла?

Я ответил после недолгого размышления.

– Мотивов было множество. Вы можете оглянуться в прошлое и найти несколько, копнуть вглубь и натолкнуться на другие. Мотивы разбросаны повсеместно. Мы можем вновь проследить мысль Йена. Рэналд долгие годы жил в черной тени преступления, совершенного в Австралии. И чувство вины постепенно оформилось в сильнейший невроз, породивший в нем жуткий страх, уверенность, что Йен возвращается с единственной целью – жестоко отомстить. А стало быть, возникала необходимость обмануть Йена и уничтожить. Одновременно в действие вступило нечто более глубоко символичное. Мнимая смерть Йена в буше стала для Рэналда унизительным и позорным поражением. Вторая и реальная смерть приносила ему необходимое ощущение победы. А он хотел во что бы то ни стало одержать верх в этом противостоянии.

Ноэл Гилби захлопал в ладоши, как дитя.

– Одержать верх в несколько сотен футов длиной… Одержать верх высотой с башню.

– Вот именно. А психоаналитик обнаружил бы здесь еще более потаенную символику. Я уже рассуждал об этом сегодня чуть раньше. Бросаясь с большой высоты, человек как бы совершает символический прыжок от опасности (а она всегда грозит сверху) к состоянию покоя и умиротворения, простирающемуся внизу, на земле. Сбросив Йена с башни, Рэналд добился того, что не сумел сделать в Австралии. Он считал, что спасает Йена. Если разобраться, то его преступление стало изощренной игрой ума, оно наполнено черным юмором, проявления которого мы и прежде замечали за Рэналдом.

– Ума? Юмора? – воскликнул Уэддерберн.

– Да, в том смысле, в каком их толкует Фрейд. Удовлетворение загнанных глубоко внутрь и подавленных желаний в словесной или символической форме. Желание реабилитироваться за давнее преступление перед братом, доказать свое мужество, но осуществимое лишь путем повторного уничтожения Йена, которое теперь воспринималось как его спасение.

В наступившей тишине стало слышно, как за деревянной обшивкой галереи корчится в предсмертных муках очередная отравленная крыса. Уэддерберн достал носовой платок и провел им по взмокшему лбу.

– Знаете, – сказал он, – я все же предпочитаю сталкиваться со всеми этими безднами подсознания в книгах и учебниках. Причем в медицинских, а не юридических.

– Но они подчас не могут не фигурировать в обоих типах учебной литературы. Однако мы с вами еще далеко не исчерпали всего списка мотивов. И пока даже не обладаем всей полнотой информации. Где-то ведь до сих пор укрыты от нас корни чрезвычайно мощных мотивов страха и ненависти в отношении Нейла Линдсея, чье уничтожение было спланировано с поистине дьявольским искусством, аккуратнейшим образом вписываясь в самую крупную из головоломок Рэналда Гатри. Нам необходимо расследовать это. До сих пор окончательно ясно только то, что случилось с Йеном. Можно перечислить подробности, которые укладываются здесь в общую картину. К примеру, как поспешно Рэналд заколотил вход на галерею, унаследовав замок. – Я обвел лучом фонарика портреты, висевшие на стенах. – Род Гатри из Эркани! Традиции, преданные Рэналдом. Они сами были личностями дикими и темными. Но братоубийство, по сути совершенное Рэналдом в австралийском буше, выходило даже за их понятия о попрании чести.

Уэддерберн кивнул:

– По словам моего друга Кланклакета, они славились своей родовой сплоченностью.

– А затем такое же страстное нетерпение поскорее открыть галерею. У него возник план, и ему потребовалось убедиться в его осуществимости, удостовериться, что Гатри отличала необычная семейная черта, которая чаще встречалась в старину: они все поразительно походили друг на друга.