Но подобные размышления не имели ничего общего с методом дедукции, заключавшимся в серьезном анализе ситуации. Эплби пришла в голову (быть может, потому что он так или иначе собирался побеседовать с доктором Чоуном) уместность в данном случае психоанализа сновидений. Ибо вновь вернулось ощущение: праздник в честь Паука во многом напоминает сон – нереальный и сбивающий с толку сон незадолго до пробуждения. Именно такую пугающую и смутно драматическую обстановку создавали вокруг себя гости мистера Элиота. Высокие стены, холод и сырость, дневной свет, окрашенный в синие тона, едва проникавший сверху; серые краски с прихотливыми вкраплениями черного. Все это делало общую композицию наполненной жизнью, но и отталкивающей, как те полотна средневековой испанской школы, на которых фигуры превращенных в карликов людей суетились, словно не понимая, что окружены непреодолимыми стенами без окон, как в тюрьме. Или это был еще более кошмарный сон. Тот, где люди превращались в рыб, плававших в огромном аквариуме, где округлая фигура сэра Арчибальда Элиота служила прообразом живой батисферы, а мисс Кейви в наряде из зеленоватого шелка представала огромной треской, с холодным безразличием смотревшей сквозь заросли водорослей. В этом аквариуме отсутствовало только самое важное – тишина. Все что-то говорили, причем в резких и решительных тонах. Тимми мимоходом мрачно заметил, что это напоминает ему сборище умалишенных, какой-то корабль дураков.

Из-за кулис донеслись звуки смягченных ударов, словно ребенок, впервые взявший в руки молоток, пытался прибить на место отвалившуюся доску. Голоса от этого сделались только выше и громче, и Эплби задался вопросом, только ли у него в ушах еще стоял звон часов, по чьей-то прихоти отбивавших двенадцать в разное время. Прошлым вечером весь Раст был проникнут предвосхищением неизбежного зла, только еще грозившего нанести удар. Демонстративное пренебрежение к опасности со стороны мистера Элиота восстановило равновесие в умах, а предостерегающего сигнала, поданного часами, большинство не услышали или не поняли правильно. Эпизод со свиньями воспринимался как некий трюк, а потому к нему относились легкомысленно и даже весело. «И либо это действительно так, – думал Эплби, – и заговор воистину превращался в дурной сон, который скоро рассеется, либо заговорщик готовил какую-то нежданную и драматическую концовку. Или же, в более полном соответствии с закономерностями сновидений, зло, до сей поры являвшее собой единый неведомый концентрат, сосредоточенное на чем-то одном, постепенно множилось, охватывая всю компанию; ясно же, что собравшиеся разбились на группы, в которых легче скрыть собственное беспокойство». И таким же понятным становился источник всеобщего оживления и веселья. Мисс Кейви оправилась от своих потрясений и готовилась прочитать для всех короткий рассказ «Субботняя ночь в Хауорте». Даже Гиб Оверолл выглядел менее угрюмым, чем обычно. Ему удалось найти книжку стихов, которую Уэдж имел неосторожность выпустить в годы своей беспечной юности, и теперь он лелеял сюрприз в виде декламации образцов его ужасающе бездарных творческих потуг. Праздник постепенно приближался к своей приятной кульминации, и, казалось, только Эплби всерьез задавался вопросом: какой эта кульминация станет?

– Детишки, – раздался вдруг громкий голос прямо над ухом Эплби. – Детские шалости, вот и весь секрет. Не желаешь ли пончик? Я стащил несколько после чаепития.

Эплби повернулся и увидел, что это дружеское предложение сделал ему Кермод, протягивавший ладонь, на которой лежали три пончика в отливавшей мрамором глазури. – Как я обнаружил, они благотворно действуют на желудок после бренди. Ты выпивал, старина Томми? Лично я себе позволил. – И Кермод простодушно улыбнулся.

– Джон, – поправил его Эплби.

– Какой Джон? – Кермод тревожно оглянулся.

– Меня зовут не Томми. Я – Джон.

Кермод выглядел ошарашенным, но вскоре его лицо прояснилось.

– Понял, – сказал он. – Рад знакомству. Как поживаешь?

От него действительно сильно разило бренди, и Эплби догадался, что спиртным намеренно смочили лацканы пиджака Кермода: он был из тех полицейских, которые не попадались на подобные уловки, подмечая мелкие детали. Он сразу понял, что Кермод был, вероятно, наиболее умным из всех собравшихся в Расте и вполне способным разыграть из себя пьяного.

– Тайна, говорите? – спросил он. – А не в том ли она заключается, что все эти люди – маленькие детишки?

Кермод энергично закивал.

– Если ты когда-либо взрослеешь, – сказал он, – то обнаруживаешь, что простейшее решение предлагает алкоголь. Но если навсегда задерживаешься в возрасте потребления лишь имбирного лимонада, то тебе ничего не остается, кроме как марать бумагу.

Он оглядел зал, хотел сунуть в рот пончик, но воздержался и сделал жест в сторону Джеральда Уинтера.

– Это касается и таких, как он, тоже. С той лишь разницей, что ему все подменяет болтовня… Детишки. Моя проблема, дружище Джек, заключается в том, что я слишком стар. Я состарился в десять лет – вот что происходит с настоящими писателями. Ты читал «Пути в литературу» Уэджа? Для ему подобных единственный путь – это двери детского сада. Но не для меня. – В бессвязных речах Кермода отчетливо просматривалась скрытая логика, делавшая для Эплби его высказывания частью сна. – Я вхожу в двери, предназначенные для истинных литераторов. Мне видно все, как все видят и знают обитатели лакейской, перешептывающиеся на черных лестницах. И могу сказать тебе – здесь нет ни одного зрелого профессионала. Они никому не нужны. Никто не интересуется их мнением. Верно? Но они упрямо прут вперед. Недоросли развлекательной беллетристики. И добиваются успеха, если хороши хотя бы в таком качестве.

– Избави меня бог от подобного успеха, – сказал Эплби.

На мгновение Кермод замолк, словно силился что-то вспомнить.

– Детишки, – продолжил он, – играющие во взрослые игры. Изображающие из себя литературных пророков. Но только настоящая литература не терпит этого. Вот почему они держат искусство на уровне детского развлечения – тогда слышны даже их тоненькие голоса. Разве я не прав?

Он запихнул в рот пончик.

– Прав, – ответил Эплби, – и у тебя все топ-тип.

Кермод поперхнулся и проглотил пончик, не прожевав. Его глаза – глаза совершенно трезвого или быстро отрезвевшего человека – прищурились на Эплби, но потом распахнулись снова, полные любопытства.

– Замочная скважина – наилучший источник секретной информации, – сказал он. – Будь здоров, Джек!

Эплби наблюдал, как он пересекает зал театра. Подслушивание сквозь замочную скважину. Какой простой и очевидный упрек… Но при этом он смутно ощутил, что сквозь болтовню Раст-Холла ему впервые довелось расслышать нечто важное.

Что же до беседы с мистером Элиотом, то она у Эплби получилась тяжелой. Им пришлось разговаривать в окружении бесконечно мешавших людей, не имея возможности уединиться, перекрикивая стуки и грохот. А поскольку они вынуждены были то и дело уступать дорогу входившим в зал и выходившим из него, разговор со стороны, должно быть, напоминал примитивный танец африканских народов – два дикаря лицом к лицу изображали нечто вроде охотничьей сценки. Но место избрал сам мистер Элиот. Таков был, видимо, его стиль. Причем подобная ироничная манера часто мешала ему в работе над книгами. Мистер Элиот не был крупным мужчиной, как Шун, или властным, как Буссеншут. Наоборот, он зачастую воспринимался человеком слишком мелким. До того мелким, что могла возникнуть иллюзия, будто перед тобой лишь фрагмент его персоны. Но, разумеется, он был полон жизненной силы, как крепкий и здоровый кот, всегда приземляющийся на четыре лапы. Когда же Эплби напомнил себе о тридцати семи его книгах, об увлечении Поупом, о фермерском стиле жизни простого свиновода из Раста, то собеседник начал видеться ему существом до некоторой степени сверхъестественным и даже опасным. Но сейчас он не представлял никакой угрозы. Для него разговор выглядел случайным, не имевшим особого значения.