Тимми, словно оправдывая слова Уинтера о своей наклонности к экскурсиям, показал Патришии это странное помещение, отозвавшись о нем с мрачной иронией. Хотя иронично и хмуро был настроен только он сам. Патришия ко всему проявляла живой интерес. В большом, похожем на квадратную цистерну зале, где притаился театр Раста, царила почти полная темнота. Был он детищем сэра Джервейса Элиота, а поскольку сэр Джервейс не располагал достаточными финансами, то и вид театр приобрел более чем скромный, причем последующие вложения средств мистером Элиотом почему-то не развеяли этого впечатления, а лишь усугубили. Сам сэр Джервейс не страдал болезненной страстью к домашним театральным спектаклям, испытывая к ним лишь небольшой интерес. Но случилось так, что его слуги решительно отказались и дальше жить в сыром подобии погреба, отведенном им хозяином, и на сэра Джервейса снизошло счастливое озарение. Прислугу он переселил в пустовавшие за ненадобностью оружейные комнаты, а в погребе оборудовал маленький театр. Оказалось, что если снять полы, – а это получилось удивительно легко, – то тесный погреб превращался в достаточно обширный подвал, имевший форму куба.
– Воистину царство меланхолии, – сказал Тимми.
– Но ведь любой пустующий театральный зал навевает ее.
– Однако не такую глубокую, как здесь.
Какое-то время они молча осматривались.
– Что ж, – сказала Патришия, – если бы у меня был свой театр, я бы постаралась найти в этом светлые стороны. – И, чтобы сгладить невольно прозвучавший в ее словах сарказм, спросила: – Кстати, где здесь светлая сторона?
Тимми подозрительно на нее покосился.
– Если говорить с архитектурной точки зрения, то это, вероятно, высота от пола до потолка. Для домашних театров большая редкость – иметь зал в два этажа.
Они взобрались на сцену и задрали головы к темному потолку, видневшемуся сквозь пересечение балок для подвески декораций, сквозь шкивы и блоки с продетыми в них веревками. Под самой крышей располагалось несколько окошек с синими стеклами, и только через них сюда проникал хоть какой-то дневной свет.
– Здесь чувствуешь себя словно в заледенелой пещере, – продолжил Тимоти, причем невольно оживил в сознании Патришии образы пращуров Элиотов с их непреклонными характерами. – Видишь, сколько там места – в темноте под потолком. Можно спрятать что угодно. Хотя вряд ли кто-то отважится на дерзкую выходку сегодня вечером.
Но сказано это было таким неуверенным тоном, что не оставалось сомнений: сам молодой сквайр внутренне готовил себя к любым сюрпризам.
– В крайнем случае разыграют шарады или маленькую пьеску. И пусть это будет «лубо́в» – он постарался смягчить смысл, который вкладывал в это слово прежде, – или любая другая тема из папиных книг. У них все равно получится низкопробная хохма, как всегда. Нечто абсурдное.
– А я часто думаю, – сказала вдруг Патришия, – что порой даже не отдаю себе отчета, насколько абсурдно выгляжу. У тебя когда-нибудь возникает подобное ощущение?
– Патришия… – В звуках произнесенного им имени не было ничего театрально-возвышенного, но, прозвучав со сцены, они обрели интонации, безошибочно передававшие отношения Генри и Элеоноры. Что, конечно же, смутило обоих.
– Я имела в виду, – сбилась на скороговорку Патришия, – свое состояние еще минуту назад. Я неожиданно почувствовала идиотский иррациональный страх. Просто стоя здесь и глядя вверх, во мрак. Совершенно бессмысленный испуг, и мне потребовалось время, чтобы понять, как это нелепо. Ты, вероятно, прав – ваш театр действительно навевает меланхолию и тоску, если я пережила нечто, похожее на детскую боязнь темноты.
– О, поверь, мне очень жаль. Это ведь я нагнал на тебя такое уныние. Давай развеем его.
Что он тут же и сделал: сконфуженный и растерянный Тимми подался назад и свалился со сцены.
Потом они уселись рядом на ее краю, и Патришия взяла инициативу в свои руки, отпустив несколько шуток, чтобы сгладить ситуацию.
– А по поводу развлечения сегодня вечером, – сказала она, – мне кажется, ты ошибаешься. Не будет ничего, связанного с книгами. То была затея Андре, как и потеха над мисс Кейви. Но его больше здесь нет.
Тимми удивленно посмотрел на нее.
– Ничего, связанного с книгами папы? Но постановки всегда имеют отношение к его произведениям. Это устоявшаяся традиция.
– И все же в этом году, как я поняла, от нее решили отказаться. При стольких потрясениях, пережитых твоим отцом, все посчитали, что будет лучше и достойнее не затрагивать подобных тем.
Злость, долго вскипавшая в Тимми Элиоте, перехлестнула через край и прорвалась наружу, но примечательно, что даже при этом он не опустился до самых грязных ругательств, которые, похоже, так и напрашивались:
– Я ненавижу это сборище. Действительно ненавижу. Нахальный и наглый сброд. Подставляют папу на каждом шагу. Но сколько при этом мнимой заботы о нем! Да кто они такие, чтобы решать за него, испытывает он потрясения или нет? Картина, брошенная в ногах лакейской постели? Это, видимо, огромное потрясение! Безвредная шутка. О, боже, боже!
– Боже! – эхом повторила за ним Патришия. Все, что он говорил, звучало нелогично и бессмысленно, но она вдруг открыла, что такой Тимми нравится ей больше, чем когда-либо прежде. Его нрав неожиданно обнаружил себя, подобно стройной шее, показавшейся под элегантно небрежным воротничком рубашки. Она почувствовала опасность ситуации для них обоих и резко встала:
– Когда я покажу тебе аббатство, – сказала Патришия, – нам будет намного веселее.
С приближением вечера именно театр становился центром основной активности в Расте. Наблюдатель доктора Чоуна, будь он склонен к антропологическому анализу неизвестных ему прежде народов, пришел бы к заключению, что в доме идут приготовления к церемонии поклонения тотему или ритуальным танцам и песнопениям. Понимание общности между собой и внутреннее осознание особой своей важности как индивидуумов, свойственное почти всем участникам праздника, достигли сейчас неустойчивого, шаткого, но все же равновесия. Люди, чья энергия до сих пор полностью уходила в самолюбование, в исполненные важности монологи и самокопания, казавшиеся самым важным занятием на свете, теперь обнаружили, что выступают с идеями и с удовольствием подчиняются чужим намерениям. Беспорядочное движение по дому приобрело направленный характер, как в муравейнике, где каждый несет часть общего полезного груза или торопится с важным сообщением. По комнатам распространилось приятное чувство, что любой вносит в единую работу свою важную лепту. Стало совершенно невозможно оставаться в стороне от происходящего. Уинтер внезапно обнаружил, что академические познания в сфере античного театра вынуждают его взять на себя руководство изготовлением масок, которым занимались две молодые женщины из Челси, в свое время предлагавшие помещать изображение Паука на супницы и подставки для яиц. Всех поразил сэр Руперт Элиот, придумавший для перемещения тяжестей нечто вроде импровизированной тележки вокзального носильщика. Сэр Арчи, прежде только раздражавший своей демонстративной леностью и неуместным цитированием классиков, тоже преисполнился энтузиазма и применял профессиональные навыки для изготовления своего рода трапеции, на которой должно было снизойти с небес на землю некое божество. Уинтеру оставалось надеяться, что на этот раз Арчи не подведет знание такого прозаического раздела инженерного искусства, как сопротивление материалов. Всеобщее возбуждение и оживление только усилило возвращение Андре с четырьмя огромными пакетами из коричневой бумаги как раз к вечернему чаю. И в этот момент стало ясно, что участники вечеринки не составляли единого организма для приготовлений к празднику, а разбились на группы, конкурировавшие между собой. Вырисовывался турнир различных проектов, их почти гладиаторский бой.
Кто-то восторженно перешептывался по поводу пакетов, привезенных Андре; для других содержимое оставалось тайной, мистификацией в чистом виде; но находились и подозревавшие подвох. Эплби, формально занятый проверкой пульта управления в одном из подсобных помещений, невольно поражался масштабам празднества, хотя бесконтрольные перемещения людей его и раздражали. То и дело мелькали лица, которых он не помнил по прошлому вечеру, как необъяснимым образом исчезли некоторые из тех, кого память надежно зафиксировала после прибытия в Раст-Холл. Мистер Элиот явно не был склонен к сюжетам, где все персонажи оказывались в замкнутом помещении. Не имелось даже приблизительного списка действующих лиц и исполнителей. Эплби на время отвлекся, решая, кто выглядит наиболее странной фигурой, и остановил свой выбор на нервном молодом человеке, в чьи обязанности входило слоняться по дому и делать заметки для мистера Уэджа. Тот, казалось, и сам понимал нелепость порученного дела, что придавало ему вид нарушителя закона, старавшегося выглядеть как можно незаметнее: уж не он ли был неуловимым шутником, лишившим спокойствия обитателей Раста?
