– Дядь Миш, ты б чего нового сказал.

– Ты погоди, не перебивай…

– Бригада шестнадцать, «Акации», – ожил динамик. Степан поднял руку, извиняясь:

– Шестнадцатая слушает.

– Вам вызов – улица Долинная, дом тридцать шесть с буквой «г». Там три года, трудно дышать.

– Вызов приняли. Где встречают?

– Нигде вас не встречают.

– Телефон хоть сотовый дали?

– Ничего нам не дали, – в голосе диспетчера отчетливо слышалось раздражение. – Вызов получили – езжайте!

– Совсем охренели! – гневно влез водитель. – Да на Долинной мы этот адрес полгода искать будем, там ни номеров, ни названий! Лес там!

– Аня, там адрес найти невозможно, особенно ночью.

– На месте разберетесь, шестнадцатая, – холодно ответила диспетчер. – Не засоряйте эфир.

Александров, дернув желваками, нажал тангенту:

– Анна Петровна, старшего врача пригласите.

Рация хранила многозначительное молчание.

– «Акация», шестнадцатую слышите?

– Что тебе не ясно, Александров? – раздалось в кабине.

– Я сказал – позови старшего врача, – зло произнес Степан. – Вы как вызов вообще принимаете? Почему вызов дается моей бригаде в другой конец города, когда шестая и первая на станции? Вы представляете, сколько мы ехать будем?

Рация молчала.

– Тварь, – с ненавистью сплюнул врач. – Дядь Миш, мигалку и сирену врубай, как подъезжать будем – может, услышат и встретят.

«ГАЗель» сорвалась с места и покатила по пустой ночной улице.

– Ну и как тебе это, Степан Андреевич? – спросил водитель, когда машина вылетела на проспект, пугнув сигналом бродячую собаку. – Подстава же чистой воды.

– А что делать? – усмехнулся Александров. – Не ехать, что ли?

– Все Лис, сучья морда! Печенью чувствую, его работа… он же старший врач сегодня, так?

Степан кивнул, поправляя висящий на шее фонендоскоп. Разумеется, кто же еще? Самостоятельно диспетчера бы не отважились, даже при своей легендарной наглости, задержать тяжелый вызов и послать на него бригаду из совершенно другого района, при наличии свободных. Несомненно, распоряжение свыше.

– Вот, пожалуйста. Попомнишь еще мои слова.

– Дядь Миш, не капай на мозги, а? – устало попросил Степан. – Твою мысль я давно понял, не рассусоливай. Давно уж знаю, что весь персонал делится на жополизов, молчащих и уволенных. К первым я в жизни не относился, молчать не умею… а уволят, да и хрен с ними! Зато себя уважать не перестану.

– Правильно говорите, Степан Андреевич, – донесся голос Иры из салона. – Жалко, я вас поддержать не могу, сами знаете…

Куда уж ей – двое детей, мужа нет, пашет на две ставки. Александров кивнул.

– Если тебя выпрут, я, может, тоже с этим делом завяжу, – внезапно сказал дядя Миша, бросая машину в поворот.

– Не шути так.

– А и не шучу. Устал уже. Больше полжизни этой работой живу, да вот только оставить тут жизнь как-то не хочется. И напоследок, глядишь, может, и скажу Лису чего откровенного, при всех – давно уж язык чешется, да все никак наглости не наберусь.

Улица Долинная всегда была пятым колесом в телеге, ибо располагалась, вопреки своему названию, в ущелье между двумя низкими горами, разветвляясь у первых номеров домов на многочисленных ручейки с буквами и цифрами в номерах с самой произвольной локализацией. Большинство домов здесь вообще были построены не совсем чтобы легально и, существуя физически, весьма вероятно отсутствовали в соответствующей официальной документации. Поиск адреса здесь – мучение, особенно ночью, когда теоретически наличествующие надписи и таблички с номерами домов скрывала мгла и густые заросли колючего кустарника, которым местные лендлорды заботливо огораживали свои владения от праздношатающихся соседей и надоедливых бригад «Скорой помощи». Да, еще были собаки. Все, разумеется, они не кусались – по крайней мере, так в один голос уверяли все догофилы, делая приглашающие жесты. Сами же четвероногие секьюрити не спешили подтвердить столь поспешные выводы хозяев, скаля клыки и угрожающе рыча. Действительно, на кой заводить собаку, охраняющую дом, если она не кусается? Псы всеми силами стремились подтвердить эту аксиому и доказать свою клыкастую нужность, благо, хозяева совсем не трудились их привязывать. Недавно только на этой же самой улицы такая вот «некусающаяся» гадина цапнула молодую девочку фельдшера за бедро – итогом хозяйского собаколюбия оказался рваный шрам на восемь швов, который абсолютно не красит теперь молодую девочку, если вдруг ей вздумается надеть юбку. Увы, кого колышут мелочные проблемы какой-то там соплячки-фельдшера, когда хозяйка дома, куда был осуществлен вызов, уже тридцать минут умирала от страшного артериального давления 130/90 при котором, как известно, не живут?

– Встречают, Степан Андреевич, – внезапно сказала Ира, толкнув врача в плечо. – Вон, слева!

Действительно, у незамеченного крошечного поворота, почти скрытого кустами, стоял, а теперь быстро приближался высокий мужчина.

– Вижу. Ира, небулайзер и кислород вытаскивай.

Встречающий без приглашения распахнул дверь в кабину.

– М-мать вашу, вы «Скорая» или кто? Час с хреном вас ждем, спасатели гребаные! Если что-то с пацаном…

– Мужчина, давайте так, – перебил врач. – Сначала мы сделаем, что должны, а потом внимательно выслушаем все, что вы хотите сказать. Ругаться сейчас – отнимать время у ребенка. Быстренько – что с ним?

Отец с видимым усилием придавил рвущееся наружу ругательство, видимо, уловив логику в словах Александрова.

– Не знаю, блин, что с ним! Вы врачи, вы и решайте, что! Проснулся, начал кашлять, аж посинел. Дышать тяжело, говорит. Потом вырвало его, вроде полегчало, а сейчас, блин, опять и еще хуже стало!

– Ясно, – Степан выпрыгнул из кабины, забирая у фельдшера «терапию». – Ирина, небулайзер отставить, «хирургию» захвати на всякий случай.

– Небулайзер оставить? – удивилась Ира.

– Оставить, я сказал! – повысил голос врач. – Показывайте дорогу.

Они торопливо миновали кусты остролиста, больно царапнувшего и с треском рванувшего ткань формы, выйдя к шумевшей за кустами небольшой речке, через которую был переброшен висячий мостик из досок.

– Мама дорогая, – вполголоса высказалась фельдшер. – Ну, сейчас поплаваем…

Мост опасно закачался под решительными шагами мужчин, словно соглашаясь с ней. Влажные доски кое-где разболтались и весело гуляли под подошвами, грозя обеспечить водные процедуры внепланового порядка. Ира судорожно прижала к себе матерчатую сумку с кислородным баллоном – две тяжелые укладки нес доктор. Фельдшерам своим тяжести он таскать категорически не разрешал.

Медики миновали короткий кривой проулочек и уперлись в здоровенные ворота, открывшиеся после небрежного нажатия кнопки на пульте встречавшего, который он вытащил из кармана. Впереди ждал замощенный брусчаткой двор и освещенный трехэтажный дом, увитый побегами плюща.

Комната была оклеена розовыми дорогими обоями, профессионально разрисованными играющими медвежатами, зайчатами и лисятами – судя по всему, задумывалась и оформлялась именно как детская. Прохладный ночной ветер, врывавшийся в распахнутое окно, теребил тюлевую занавеску, кое-где уже украшенную следами фломастера и ручки. К занавеске прищепками была прикреплена мокрая простыня, уныло обвисшая и вяло телепавшаяся в такт движениям воздуха. Ну, хоть что-то сделали, уже хорошо… Ребенок, сидящий на кровати, выглядел и впрямь неважно – это было видно даже неспециалисту. Собственно, сидеть он не сидел – он метался, запрокидывая голову, периодически грубо, по-взрослому, лающе кашляя, вырывался из рук испуганной матери, которая, плача, пыталась напоить его горячим молоком из чашки.

– Зайка, ну что ты? Глотни, мой хороший, давай!

Она повернулась на звук шагов входящих.

– Где вас носит? Где вас носит, сволочи?! Вы видите, в каком он состоянии?!

«Да, Лисовский, ты видишь, в каком он состоянии?» – ехидно спросил у невидимого заведующего Степан, со стуком ставя укладки на пол и торопливо сдергивая с шеи фонендоскоп. «Может, объяснишь сейчас родителям, что мы к ним два часа добирались только в связи с воспитательными мероприятиями в адрес врача Александрова, а? Скотина…»