– Господи, мама, да что с тобой? – в ужасе закричала женщина. – Этого не было, доктор, сделайте что-нибудь, я вас умоляю!

– Света, спирт в марлю, чистую салфетку! – отрывисто командует Зябликов. Куда только девалась его медлительность? – Мужчина, бегом в машину, попросите нашего водителя дать вам кислородный ингаля… а, ч-черт, пусть кислород даст, он поймет, о чем речь.

Я, поставив укладку прямо на пол, торопливо открываю ее, начинаю шарить по ячейкам, разыскивая стерильную салфетку. Под руки лезет все – катетеры, таблетки, бинты – все, кроме салфеток. Чужая сумка, чужая бригада, одним словом.

– Света!

– Сейчас! – я торопливо разворачиваю крафт-пакет и открываю флакон со спиртом, рискуя сломать себе еще один ноготь. Одну салфетку пропитываю спиртом, вторую протягиваю врачу – он быстро промакивает губы пациентки, после чего, не колеблясь, смело открывает ей рот, начинает удалять мокроту.

– Полегонечку, моя хорошая, сейчас…

В двери появляется Аркадий, нагруженный сумками с кислородным ингалятором и кардиографом – водитель, видимо, все же не понял, о чем речь. Зябликов берет ингалятор, бросая мне через плечо:

– «Нитроминт» под язык, морфин на разведении внутривенно, через катетер.

Я протягиваю ему баллончик с «Нитроминтом», аккуратно беру ампулу с наркотиком, которую он выуживает из жестяной коробочки. Зябликов забирает вторую, проспиртованную, салфетку.

– Боже мой… – шепчет женщина. – Мамочка, не умирай! Я тебя прошу!

– Лена, прекрати! – одергивает ее муж. – Мешаешь людям работать! Помогла бы лучше, чем причитать! Доктор, что нам сделать? Если что нужно – скажите.

– Стойте пока в стороне и не мешайте, – мотает головой врач, прилаживая больной маску от КИ-3, на лицо. – Давайте, моя сладкая, дышите, будет легче. Сейчас мы всю вашу пенку осадим, вам легче будет.

Старушка пытается кивнуть, но заходится глухим под маской кашлем. Зябликов заботливо придерживает маску, продолжая ворковать. Я торопливо натягиваю жгут на ее руке. М-да, вены, мягко говоря, не ахти. В область локтевого сгиба вообще нет резона соваться, на кисти вроде бы ничего одна, хоть и бегающая. Я прижимаю ее пальцем, торопливо мазнув по сморщенной коже проспиртованной ваткой, прокалываю ее. В канюле катетера издевательски пусто, зато место прокола тут же начинает набухать. Несколько раз вожу туда-сюда иглой – все без толку. Зараза!

– Дайте еще одну вату, – говорю Аркадию. – И спирт.

Тот, слава Богу, не задает вопросов – быстро открывает флакон спирта и выуживает тампон из разорванного крафт-пакета, обмакивает вату в антисептический раствор и подает. Другой бы протянул мне крафт-пакет и флакон отдельно…

Эта вена уже загублена, крови под кожей натекло столько, что теперь в нее не попасть.

– Акушерскую попробуй, – подсказывает Зябликов, не отрывая взгляда от манометра КИ-3.

Изгибаю руку старушки в запястье, нащупывая возле лучевой кости слабенькую бегающую венку, затягиваю жгут, несколькими гладящими движениями нагоняю кровь в сосуд, прокалываю кожу. Есть! Подключаю шприц, оттягиваю поршень назад, и смешанный с изотоником морфин окрашивается кармином.

– Аркадий, – говорю я, поворачиваясь. – Там, в сумке, лейкопла…

Мужчина, слегка улыбаясь, протягивает мне три кусочка лейкопластыря, которые он неведомо когда успел отрезать.

– Мне капельницы делали, знаю, что нужен, – поясняет он.

Чудеса, да и только. Приклеиваю ушки катетера к коже больной, начинаю вводить содержимое шприца.

– Вот и ладушки, – говорит где-то за спиной Зябликов. – А где тут у нас фуросемид… а, нашел. Светочка, ввела?

– Почти.

– Не спеши, я второй сам наберу.

– Как вы, мама? – спрашивает Аркадий, присаживаясь рядом с больной. Та едва заметно кивает, отмахивается незанятой рукой. Я смотрю на руку – акроцианоз[54], слава Богу, потихоньку стал проходить, уступая место нормальной, розовой окраске. Выкарабкается бабуля.

Меняю шприц, ввожу фуросемид. Врач, вооружившись фонендоскопом, выслушивает хрипы. Морщится, простукивает нижнебоковые отделы грудной клетки. Перкуторно даже мне слышно притупление.

– Светочка, как пульсовое наполнение?

– Да не очень…

– Вот и я про то же. Э-ээ…

– Аркадий, – повторно представляется хозяин дома.

– Да, Аркадий – надо нам в стационар прокатиться, после того, как помощь окажем.

– Надо – так надо, – пожимает плечами мужчина. – Что от нас потребуется? Деньги?

– Документы, – тяжелеет голосом врач. – Паспорт и полис.

– Все уже готово, мы собрали на всякий случай.

– Вот и хорошо. Одевайтесь, кто с ней поедет.

Начинаем потихоньку собираться. Я надеваю заглушку на катетер, сгребаю ампулы в пакет, швыряю туда же шприцы и использованную вату. Теперь осталось только довезти. А бабушка не худенькая, между прочим.

Оглядываюсь. Тэк-с… а вот Аркадий уже исчез из комнаты. Все понятно. Его нежелание тащить тещу по дождю объяснимо, хотя мне от того не легче. Жена Лена торопливо перебегает из комнаты в комнату, хватая в охапку халат, тапочки, полотенце…

– Да возьмите вы самое необходимое, – советую я, захлопывая сумку. – Остальное потом привезете.

Открывается входная дверь, впуская мокрого Аркадия, держащего зонт над нашим водителем. Я прикрываю изумленно открывшийся рот. Неприлично девушке как-то демонстрировать ошарашенность таким образом. Под мышкой у Сереги зажаты мягкие носилки.

– Значит, так, Сергей, – внятно и четко говорит хозяин, сворачивая зонт. – Все как договорились, ладно?

– Не проблема, шеф, – пожимает плечами водитель. – Док, везем?

– Везем, везем, – отвечает Зябликов, сворачивая карточку и засовывая ее в нагрудный карман. – Света, ты готова?

– Готова.

Аркадий мягко, но настойчиво отстранил меня от носилок, развернутых водителем.

– Света, вы свое дело уже сделали. Таскать тяжести – это уже наше дело.

– Кто бы спорил… – бормочу я, отступая на шаг в сторону. Мерещиться мне все это, что ли?

Мужчины сноровисто переложили бабушку на носилки, прикрыли сверху одеялом и, крякнув в унисон, подняли.

– Все, собралась, – запыхавшись, в комнату вбежала жена. – Аркаша, ты меня возьмешь?

– У доктора разрешения спроси, – отвечает муж. – Понесли, Сережа.

Я успеваю открыть входную дверь, пропуская их. Зябликов, снова невозмутимый, идет рядом, держа ингалятор. Машина, как оказалось, уже открыта сзади, запор с пандуса носилок снят. Сколько же этот чудо-Аркадий сунул Сереге в карман, что тот так расстарался?

– Простите, доктор, мне можно с вами поехать? – осторожно трогает меня за рукав жена.

– Что? – изумленно переспрашиваю я. Нет, точно, пора мне обследоваться. Чтобы наши родственники еще и разрешения ехать спрашивали – такого я еще не видела.

– Я за маму боюсь, – говорит женщина и неожиданно всхлипывает. – Вы простите… что вызвали вас в такую погод у… просто я испугалась.

– Тихо-тихо, все, не надо плакать, – смущенно бормочу я, приобнимая ее за вздрагивающие плечи. – Ведь жива же мама, сейчас в больницу отвезем, все будет хорошо.

– Я так надеюсь, вы не представляете. Господи, как мне ехать, я же даже не накрасилась… ой, что я несу, дура! Простите, мысли словно чумные с утра.

– Бывает. Поехали, конечно, маме будет легче, если вы будете рядом.

– Спасибо, – она неожиданно крепко жмет мне предплечье. – Я быстро.

Исчезает. И слава Богу, а то еще немного, и я точно рехнусь. Потому как не увязывается происходящее с тем, что творилось в моей жизни с утра. Направляюсь к двери.

– Тетя доктор… – останавливает меня тихий детский голосок.

– Да, милая?

– Вылечите мою бабушку, пожалуйста, – девочка смотрит настолько не по-детски серьезно, что мне становится не по себе. – Она у меня хорошая, она мне сказки читает и платья мне для Даши и Вовки всегда шьет. Пожалуйста…

– Вылечим, – неожиданно севшим голосом говорю я, опускаясь перед ней на корточки. – Вылечим, котенок. Ты мне веришь?