Выводила рука, а Люси тем временем замерла. Мысли в голове не желали формироваться. Они бились в голове, пульсируя, отбивая ритм о виски и затуманивая взгляд. И Люси не хотела думать, что именно представляла собой пелена перед глазами.

Она стояла на перепутье. Ручка повисла в воздухе. Стержень и листок отделяли какие-то миллиметры.

„Странная“ опустила ручку, выводя новые слова. Люси сделала свой выбор.

Дзынь.

В кофейне разнесся звон колокольчиков, и Люси несколько раз моргнула, выныривая из воспоминаний. Сегодня она слишком часто погружалась в себя.

В кофейне стояла непривычная умиротворенная тишина, разбавленная ненавязчивой музыкой и шуршанием страниц книги, которую читала девушка за столиком возле цветов гардений. За стойкой стоял Ромео, который нервно поглядывал на часы, явно кого-то ожидая, и Люси решила, что он ждал ту девушку для которой Нацу на прошлой неделе устроил концерт. Она помнила, как он перебирал струны, смотря ей в глаза, и она помнила, как увидела рушившиеся мосты в его глазах. Она не могла сказать, что это значило, но на какой-то миг ей показалось, будто последние ниточки, которые связывали их, со звоном порвались.

Именно в тот момент Люси приняла для себя решение бороться.

— Спасибо за кофе, — нарушил тишину Нацу.

Люси бросила взгляд на стоявшие между ними аккуратные чашечки. Она не знала, чем руководствовалась, но заказала им обоим ристретто. Возможно, как своеобразную попытку войти в одно и то же русло второй раз. Смешно и глупо. А еще довольно грустно.

Она еще раз обвела взглядом кофейню. Иногда ей казалось, что „Fairy tail“ был ее Иерусалимом. Все дороги, куда бы она не отправилась, как бы не сложилась ее жизнь, и какие бы решения не принимала, вели в эту маленькую кофейню с ароматом свежей выпечки и отменного кофе. Это место было особенным.

— Скорее всего ты не знаешь, но сейчас исполняется моя мечта, — улыбнулась Люси, и на вопросительный взгляд парня проговорила. — Я часто представляла, как при встрече я свожу тебя сюда, в „Fairy tail“, и угощу кофе по своему выбору. Не знаю… Как оплату за те месяцы, когда ты каждый день давал мне советы.

— А я представлял, как при первой встрече угощу тебя кофе собственного приготовления. Думал, как удивлю тебя мастерством, и мы вместе будем смеяться над твоим незадачливым баристой, которому ты „и цвет помады не доверила бы выбрать“.

В словах Нацу звучала насмешка, но Люси могла распознать сквозившую за ней обиду.

— Ты помнишь?

— Я помню все, — без тени улыбки проговорил Нацу.

Неловкость режущими нитями начала растягиваться между ними, и Люси казалось, что одного неправильного слова было достаточно, чтобы это подобие перемирия разрушилось карточным домиком. Она вышагивала по краю, и Нацу мог так же легко встать и уйти, как он позволил ей сделать эту попытку исправить.

Горячие стенки фарфоровой чашки обжигали подушечки пальцев. Люси не отпускала. Эта чашка, одиноко стоявшая перед ней, была ее якорем. Единственным, что будет удерживать ее перед тем, как она сделает свой прыжок.

— Я хотела извиниться перед тобой, — неожиданно даже для самой себя выпалила Люси. В ее ушах слова прозвучали подобно грому, хоть в реальности ее услышал лишь человек, которому были они предназначены. Девушка сильнее обхватила чашку. Ногти прошлись по гладким краям, а сердце, готовое выпрыгнуть наружу, пустилось в галоп. — Я долго думала, и поняла, что так и не сказала тебе этих слов. Сегодня, при встрече, я поняла, что это единственное… Что сейчас… Что я не смогу нормально… смотреть на тебя?.. Нет. Смотреть в свое отражение, пока не скажу этого. Я не жду, что ты простишь меня. Но… Я просто хочу, чтобы ты знал, что я действительно прошу прощения. И я сожалею о том, что сделала, — Люси сделала паузу. Солнечные лучи медленно ласкали узоры на столе, а внутри нее все сжалось. Она уже сделала свой прыжок. — Я не пытаюсь себя оправдать, правда, но… Пока ты вновь не появился в моей жизни, я считала себя взрослым, рациональным человеком, который знает, что он хочет от жизни, и добивается этого всеми возможными способами. И отношения… мужчины… Мне казалось, что я выше этого. Не в том смысле, что это не нужно мне, а в том, что… Я считала себя достаточно взрослой, чтобы не допускать глупых ошибок. Обычно я с снисхождением смотрела за своими подругами, которые жаловались мне на мужчин. Они рассказывали о неудачах, о том, какими дурами они были, о ссорах и скандалах, а я просто сидела, пила кофе и думала: „Боже, какая же ты дура“. И всегда, всегда в моих мыслях была четкая уверенность: „Ну, ты-то точно так не лажанешь“, — Люси перевела дыхание. Она не смотрела на Нацу — не хватало духа, но она ощущала на себе его пристальный взгляд, и могла только гадать, что он сейчас думал. — Возраст — это такая странная штука, да? Шесть лет назад, когда я писала то чертово письмо, у меня была эта уверенность, что я все делаю правильно. Мне было девятнадцать, я сидела там, в своей комнате, и у меня ни на секунду не появилось мысли, что я что-то делаю неправильно. Мне казалось, что я серьезно подхожу к этому вопросу, что я достаточно взрослая и ответственная. Что я могу сделать выбор за другого человека, потому что думала, что знаю, что для него будет лучше. Сейчас я вспоминаю себя девятнадцатилетнюю и думаю: „Боже, какой дурой я была“, но при этом сейчас… я поступила точно также, да? До того, как ты вновь приехал, как я начала с тобой общаться, я была уверена, что сейчас-то я повзрослела. Я уже не глупая студентка с завышенным эго, а состоявшийся человек, который может принимать взвешенные решения. Но, на самом деле, ведь практически ничего не изменилось? Я совершила те же самые ошибки, сама даже не понимая, чем руководствовалась. И, знаешь, сейчас я уверена, что встреться мы через десять, двадцать лет, будь мне пятьдесят, шестьдесят или восемьдесят, я бы все равно взяла бы телефон и написала тебе то сообщение. Потому что, какой бы взрослой я не становилась, как бы я ни вела себя с окружающими, что бы обо мне ни говорили и какую бы я не имела репутацию, с тобой… я вновь та девятнадцатилетняя дура, которая совершенно не думает о последствиях. И что самое странное, — Люси подняла голову, наконец, встретившись взглядом с Нацу. — В тот день, когда я прислала тебе первое сообщение, я знала, что я делаю. Это не было помутнением или эмоциями после встречи с тобой, нет. Я делала это осознанно. Я просто хотела вновь поговорить с „Баристой“, не с Нацу Драгнилом, который общался с Люси Хартфилией, а именно с тем „Баристой“, которого знала только „Странная“. И эта потребность была настолько огромной, что… Я прошу прощения за это. Я не должна была скрывать, но с тобой я понимаю, что двадцать пять еще слишком мало, чтобы называть себя взрослым человеком. Что я все еще могу совершать глупые ошибки, наступать на одни и те же грабли. Я человек… Хоть мне и кажется, что и в пятьдесят ничего бы не изменилось, и в твоем присутствии я бы вновь чувствовала себя на девятнадцать.