В 1913-м и в последующие годы нетождественность двух понятий (футуризм и будетлянство) мало кем ощущалась. Нередко (и даже с охотой) деятели русского футуризма именовали себя будетлянами, не вникая в содержательную глубину и направленность хлебниковского словоновшества. Для точности отметим, что Маяковский лишь однажды употребил слово Хлебникова (статья «Будетляне», декабрь 1914 г.). Исключение подтверждает правило. Последовательно и открыто сближая эстетический и политический авангардизм в некую новую сущность («революция духа»), преодолевающую национальные границы, Маяковский утверждал себя именно футуристом. В будетлянстве Хлебникова присутствует мифо-поэтический вариант «русской идеи» как национальной самоидентификации, как именно русского ответа на вызовы времени и европоцентричной культуры. «Собственно европейская наука, – утверждал Хлебников, – сменяется наукой материка. Человек материка выше человека лукоморья и больше видит. Вот почему в росте науки предвидится пласт – Азийский, слабо намеченный сейчас» (СС, 6:199)[6].
Вне организационных структур молодого «свободного искусства» России Хлебников не стал бы востребованным субъектом авангардной художественной мысли. Но и сам русский поэтический авангард без Хлебникова немыслим. В 1914 г. Б.Лившиц писал: «Великая заслуга Хлебникова – открытие жидкого состояния русского языка, и что более этого открытия связано с общей концепцией футуризма?» (ПЖРФ. 1914. № 1–2. С. 103). Для русских футуристов Хлебников свой в эстетической системе языка как творчества.
Интересно, что, единственный из «гилейцев», Хлебников не обладал даром публичного оратора. Это важно иметь в виду, ибо футуризм в значительной степени реализовался средствами разговорного общения поэтов с аудиторией. В редких случаях присутствуя на эстрадных вечерах «речетворцев», Хлебников, сидя в президиуме, только смешно кланялся при назывании его имени. Излюбленная форма его текстов – разговор. Для обычного диалогического общения (не на бумаге) он был мало приспособлен.
К началу Мировой войны и в ходе ее ужесточения акценты хлебниковских идеологем заметно меняются. Материково-азийское сознание Востока почти преодолевает узкородовое «славянское» воодушевление. Его неприятие торгашеского духа современного города трансформируется в будетлянские проекты новой среды обитания и общения, свободной от денежных расчетов. Эстетическая «заумь» семантизируется в «звездный язык» планетарного охвата. Войны государств и народов идеально переводятся в сферу антагонистических отношений «изобретателей» и «приобретателей». В феврале 1916 г. возникает идея «Общества 317 членов», имеющего целью интеллектуально преодолеть устаревшие приоритеты «пространства» во имя постижения и распространения «законов времени». Короткое время «Общество» именуется Думой Марсиан (с привлечением в нее таких европейцев, как Г.Уэллс и Ф.-Т.Маринетти), чтобы в 1917 г. стать собранием Председателей Земного Шара. Идея Предземшарства, воспринимавшаяся друзьями и знакомыми Хлебникова в игровом аспекте, для него самого была творчески продуктивной.[7]
Естественно, он считал себя первым Председателем, поскольку звание Короля потеряло свою привлекательность после свержения самодержавия.
Провозглашенный «королем времени» 20 декабря 1915 г. в Петрограде (дружеским застольем у Бриков), Хлебников был призван в армию (как рядовой «кролик») 8 апреля 1916 г. во время очередного приезда в Астрахань, избранную родителями для постоянного местожительства в 1912 г.
Государство вспомнило о своем подданном по его статусу военнообязанного («ратник II разряда»). Образовательный ценз давал право Хлебникову на обучение в школе прапорщиков. Однако храбрый «воин будущего», воспевавший в 1912 г. «военный подвиг и войну» в полном согласии с духом русской народной песни, к строевой службе оказался совершенно непригоден. «Я дервиш, йог, марсианин, что угодно, но не рядовой пехотного запасного полка», – писал он из казармы своему недавнему противнику по эпизоду встречи итальянского футуриста, прося врачебного содействия в освобождении от воинской повинности. Драматическая солдатчина Хлебникова (между апрелем 1916 г. и мартом 1917 г.) состояла из нескольких кратких периодов непосредственного пребывания в учебных командах, которые чередовались полковыми лазаретами, увольнениями по состоянию здоровья и бесконечными медицинскими освидетельствованиями. Вслед за Февральской революцией он получает в Саратове неопределенного характера увольнительную из воинской части. Не заезжая к родным в Астрахань, он спешит в Харьков, где сложилось издательство «Лирень» (Н. Н. Асеев и Г. Н. Петников) с какими-то полупризрачными перспективами регулярного печатания. Но и в Харькове его ждет мобилизационная повестка уже от Временного правительства. Новое освидетельствование по «темному разделу нервно-психических отклонений» (Г. Петников) дает Хлебникову пятимесячный отпуск.
Свержение царизма Хлебников воспринял как подтверждение своего предупреждающего прогноза 1912 г. о «падении государства» («Учитель и ученик»). Харьковское «Воззвание Председателей Земного Шара» отрицает «господ, именующих себя государствами, правительствами, отечествами и прочими торговыми домами… пристроившими… мельницы своего благополучия к трехлетнему водопаду… нашей крови» (СС, 6:263). Важным чтением Хлебникова становятся сочинения князя П. А. Кропоткина. Социальный анархизм кажется Хлебникову родственным идее «овелимирения» земного шара, то есть жизни вне государственных регламентаций, но в согласии с ритмами природы, с циклами исторических перемен, понятными и практически используемыми самоорганизующимися гражданскими сообществами. Предземшар признает черное (или голубое) «знамя безволода» (ср. «знамя Хлебникова» в довоенной прозе – СС, 5:145).
Взбудораженно-странническую атмосферу 1917 года Хлебников довольно подробно описал в прозе, известной под названием «Октябрь на Неве». Одну житейскую реальность года он опустил. В ноябре В. Каменский и Д. Бурлюк устроили ему в Москве какую-то оплачиваемую литературную работу по соглашению с преуспевающим булочником и меценатом Н. Д. Филипповым (на средства которого было организовано известное в истории футуризма «Кафе поэтов»). Дм. Петровский вспоминал трагикомическую ситуацию своей встречи с Пумой (прозвище Хлебникова) в комфортабельной гостинице, где бездомный будетлянин занимал отдельный номер с объявлением на дверях: «Прием с 11.30 до 12.30». Хлебников, естественно, занимался своими вычислениями, а не договорной работой. К тому же и частное меценатство в тот момент было уже сомнительно.[8]
1918 год Хлебников встретил в Астрахани, став свидетелем одного из первых столкновений начинавшейся Гражданской войны. Весной и летом он в Москве, потом в Нижнем Новгороде, откуда по Волге вновь возвращается к родным. Во второй половине года вся семья собирается под крышей дома на Большой Демидовской улице. У старшей сестры Кати здесь был зубоврачебный кабинет. Младшая Вера, вернувшись из Италии, пыталась наладить профессиональные отношения с местными художественными мастерскими. Брат Александр (биолог и изобретатель) после роспуска старой армии приехал к родным и (до мобилизации уже в Красную армию) пробавлялся разными случайными заработками. Владимир Алексеевич, вновь поступивший на государственную службу в лесной отдел губернского управления, принимает участие в комиссии по устройству природного заповедника в дельте Волги. Виктор осенью начинает сотрудничать в армейской газете «Красный воин» по рекомендации поэта Рюрика Ивнева (знакомого по Петрограду 1917 г.), который приезжал в Астрахань на открытие местного университета с мандатом наркома просвещения А. В. Луначарского.
Ранней весной 1919 г. Хлебников снова в Москве. По разным косвенным источникам известны некоторые места его столичных кочевий: Дом искусств на Поварской, квартира доктора А. П. Давыдова на Страстной площади, комната Маяковского в Лубянском проезде…
