Поверхность моего алого кровяного шарика есть 1/36510 часть поверхности всего Земного Шара.
Отпечаток этой руки и надпись «руку приложил» я видел на всех вещах в тысячах зеркал.
98. О. М. Брику (Харьков, 23 февраля 1920 г. – в Москву)*
Мы жили лето разобщенные с Москвой, и теперь в ней все таинственно для меня.
Но главная тайна, блистающая, как северная звезда, это – изданы мои сочинения или нет? Шибко боюсь, что нет! Так же, как «Интернационал искусств».
И вдруг Вы пришлете мне толстый пушкинский том? С опечатками, сырой печатью? Правда, хорошо было бы?
Как судья языка письма, помните, я только что встал с постели после 2 тифов.
Мне необходимо получить денег. Не вышлет ли их издательство «И МО»?
Харьков, Чернышевская, 16, кв. 2, Викт. Влад. Хлебникову.
Какая судьба моего послания, добрая или злая?
В общем, в лазаретах, спасаясь от воинской повинности белых и болея тифом, я пролежал 4 месяца! Ужас!
Теперь голова кружится, ноги слабые.
Ваш Хлебников
P.S. Я хотел бы получить тысяч 10 или 5 – но это уже хуже.
99. О. М. Брику (Харьков, 30 апреля 1920 г. – в Москву)*
Дорогой Осип Максимович!
Я с грустью примирился с тем, что собрание сочинений не вышло.
Так как мне делали предложения Есенин и др., я бы хотел знать, существует ли срок хотя бы двухмесячный для выхода в свет полного собрания?
Задерживать его дальше невозможно – эта исходная точка заставляет меня желать, чтоб Вы взяли на себя обязательство закрепить издание во времени, приурочив его к определенному сроку 2 месяцев.
Очень жалею, что не могу быть в Москве и увидеть вещи своими глазами.
Некоторые переговоры по этому поводу мог бы повести Г.Петников.
Очень хотел бы видеть вещи напечатанными.
Мой привет издали с юга Лидии Юрьевне и Владимиру Владимировичу.
Я начинаю снова работать, что долго был лишен возможности делать.
В. Хлебников Харьков. 30.IV.20.
100. Семье Хлебниковых (Баку, 2 ноября 1920 г. – в Астрахань)*
Пишу вам это письмо из Баку.
Мой адрес: «Баказроста», Баку (Бакинское отд. Кавказо-Российского телеграфного агентства), улица Милютинская, дом Соединенного банка.
Раньше я жил в Харькове, Ростове, на Северном Кавказе около Армавира и Петровска.
Сейчас очень хорошо, но здесь немного дороговато.
Я очень хотел бы увидеть вас; что вы делаете?
Я 7 месяцев был болен тифом, теперь здоров.
Где Шура – Вера?
Я служу лектором в колл<ективе> агитаторов Политпросвета Волго-Каспийского флота, Баиловская ул.
Пароходы, может быть, долго будут ходить по морю и тогда я приложу меры увидеться с вами. Письмо ко мне можно послать с каждым судном, идущим в Баку, попросить матроса и сказать, что я служу в Политпросвете.
Здесь на Кавказе хорошо, и я поселяюсь на всю жизнь где-нибудь в Сочи или в Дербенте. Зимовать буду в Баку, но надеюсь увидеть вас. Вспомните о мне в день моего рождения.
2 ноября.
Я провел 2 недели в ауле около Дербента, среди горцев. Там есть фазаны и кабаны.
Обнимаю вас, хотел бы скоро увидеть вас.
101. В. В. Хлебниковой (Баку, 2 января 1921 г. – в Астрахань)*
Веринька, заинька! ау!
Летите письма, как листочки березовые, на русые головы дорогих, падайте на очарованных у Волги.
Пора разочаровывать змей, то-то будет шипение змеиного царства. Этот год будет годом великой и последней драки со змеем.
Все, что в моем сознании: черные ночные окна, дыхание запыхавшихся дров, торопящихся стать золой, – все подымаю за мою победу над змеем.
За это время я выковал дрот для борьбы с ним – это предвидение будущего: у меня есть уравнения звезд, уравнения голоса, уравнения мысли, уравнения рождения и смерти.
Я первый взошел на новый материк – повелевающее время, первый вступил на него, я был пьян от радости, но люди всегда люди, – и из первого сражения со змеем я вышел в цепях: от меня вдруг улетели все мои мысли, и мой очарованный мир покинул меня, точно я изменил ему. Все видения будущего вдруг покинули меня, точно ненужное дерево стая отдыхавших голубей.
Это случилось после того, как я в последний раз в жизни поверил людям и прочел доклад в ученом обществе при университете «Красная Звезда».
Правда, я утонченно истязал их: марксистам я сообщил, что я Маркс в квадрате, а тем, кто предпочитает Магомета, я сообщил, что я продолжение проповеди Магомета, ставшего немым и заменившим слово числом.
Доклад я озаглавил «Коран чисел».
Вот почему все те, чье самолюбие не идет дальше получения сапог в награду за хорошее поведение и благонамеренный образ мысли, шарахнулись прочь и испуганно смотрят на меня.
Но все-таки жребий брошен, и змей будет проткнут в самое пузо. Пока же жизнь обвита его жирным животом с мрачными узорами смерти тела и духа.
Но и но! поединок будет!
Свидетель – мой нераскуренный окурок, мой одинокий друг сейчас. Кстати, я курил трубку из пушечного пороха и писал ручкой из пороха. Так как я рассеянный человек, то я клал окурки на порох, и он зажигался и воспламенялся, тогда я тушил его пальцами. На деле это безопасно, пушечный порох горит очень тихо, и из его длинных черных трубок выходят превосходные ручки для будаков (будетлян), но звучит все это очень громко.
Я преследовал свою одинокую цель с мрачным ожесточением, и только твое письмо меня пригрело весенними вещами, и я <стал> болтлив. Утверждаю, то я был в оттепели и кап-кап.
Вся <моя> мрачная правда, что мы живем в мире смерти, до сих пор не брошенной к ногам, как связанный пленник, как покоренный враг, – она заставляет во мне подыматься крови воина «без кавычек». Да, здесь стоит быть воином. Здесь я не скажу, как сказал недавно, что я не буду «хороводиться с ружьем», отказываясь освящать своим согласием этот старинный и гнусный обряд.
Я не могу себе простить, что я не был в Киеве. Это мне возможно бы<ло> сделать [и тогда, может быть, это бы не случилось].
Если я пишу сегодня так свободно, то это потому, что мой слог разбужен лучами твоего письма. Заключим союз вместе рвать кисти синих ягод около шума горных рек и подкрадываться к заснувшим черепахам. Что еще нам надо?
Я забыл мир созвучий; их я, как хворост, принес в жертву костру чисел. Но еще немного и мне вернется священная речь.
Вот моя болтовня.
Письма не счета, и нет ничего скучнее, как точное перечисление.
Всем все.
Я хотел ехать в Персию, но, может быть, поеду в Владикавказ или Дербент.
Обнимаю. Помню. До весны.
Может быть, найдем весной общий уют на берегу моря, на Кавказе, но для этого нужно будет решиться на бегство из Египта.
Еще спасибо тебе, сестричка <неразб.>
Вот уравнение звезд (Юпитер, Сатурн, Уран) моей работы:
tn = 365 (3n+1 + 3) – 48(1 + 3n-1) + 365n-2 подставим п = 1, 2, 3, получим t = 14332, 10759, 30688 – вот время вращения этих звезд, это маленькое развлечение.
Со мной в общежитии живет тов. Курносов, и он рассказал, что его дед служил у Хлебниковых и дал мне шапку (из Харькова до Баку, как изгнанный казак, ехал без шапки).
Но в общем Баку – город. Что такое город как таковой? Это место, где люди внимательно лижут сапог. Господин Сапог, если таковой найдется, провозглашает: «Я Сапог. Внимайте и покоряйтесь, языци, яко я Сапог». А на меня нашла причуда, такая махонькая, махонькая – стать гвоздем для этого сапога. Пусть хоть маленькой дырочкой на сапоге. Ась? А потому меня зовут горные реки, где я, царапая до крови руки, обрывая дикий виноград, лазил над обрывом <…>.
