— Почему замолчал?

— Возьми-ка в толк. Сколько-то разумных эгоистов… Способных что-то делать… Специализированных, так больше подойдет сказать. Умеющих к тому же взаимодействовать. Это уже, по-твоему, то, что надо? Экипаж? А коллектив ли?

— Мудрствование.

— Уклоняешься?..

— Ты что? Если чего-то добивается экипаж, он уже… коллектив.

— Сколоченный? Передовой? Еще как?

— Завел же ты меня, однако!

— Как у касаток. У них только тогда наивысшая «производительность», когда объединяются. А благородство экипажу нужно? Или не так чтобы?.. Не очень-то?..

— Откуда это извлек?

— Сам!

Уже к ужину четвертый штурман, по штату — заведующий судовой канцелярией, пришпилил в кают-компании новую схему, кому где сидеть. Ершилов получил кресло на противоположном конце стола, и, таким образом, Назар оказался у капитана с правой руки. С правой!

С совещания краевого актива в океан, на промысел, с «Аманью», перегрузчицей мороженой рыбы, возвращались первые помощники капитанов. С ней же ехали сотрудники океанического НИИ и наделенный чрезвычайными полномочиями Скурихин Ким Матвеевич.

Конечно, он «вправил мозги» Зубакину, как заверил секретаря парткома УАМР, по возвращении с «Тафуина» после устранения девиации в заливе «Америки». Только кто поручился бы, чтобы триединый специалист, то есть штурман дальнего плавания, удачливейший рыбак и крепко думающий экономист, согласился возить первого помощника в качестве пассажира. Самое простое — шифровку и дешифровку — Зубакин должен был взять на себя. А как мог Назар без соответствующей подготовки организовать внутрипартийную жизнь в специфических условиях, вдали от райкома?

Еще в большее беспокойство за Назара, а также, естественно, за весь экспериментальный рейс, не обеспеченный как следует рекомендациями НИИ, секретаря парткома с его заместителем, лесником по образованию, привело то, что в объяснительных записках на запрос по радио капитан и первый помощник на все, что случилось, смотрели по-разному.

Что же, резервных капитанов тогда хватало. Только кто сравнялся бы с Зубакиным по рыбе, столько же добывал бы?

На берегу, в Находке, также обсуждалось: не лучше ли убрать первого помощника? Не безболезненней ли? Против него можно бы выдвинуть неумение ладить со старшим комсоставом, конкретно с тем же Зубакиным, — раз, безответственное стремление воспрепятствовать списанию полуинвалида — два, затянутое, не нужное в экспедиции деликатничанье с Нонной — три. Был установлен факт ее сожительства с Зубакиным, а ничего затем не последовало, никаких практических мер. Значит, таков первый помощник. В довершение — подумать только? — вручил Нонне делегатский мандат. Превознес таким образом.

Поручение провести на «Тафуине» партийное собрание и, уже неофициально, узнать, что такое Назар в рейсе — сам не закрутил ли с кем, Скурихин принял от парткома как высочайшую миссию. Сделав со своим лицом все то, без чего оно не производило необходимого, как считал, воздействия, он прошелся по «Тафуину», вроде бы только затем, чтобы проветриться. Уставился на стенд.

На крашеной древесной плите второй штурман Лето напротив фамилий вписал в клеточки, кому сколько полагалось получить за каждый день.

Сюда же, как из скрадка, вышел старший механик и член бюро Ершилов, сказал как бы между прочим представителю уважаемого партийного органа:

— Сами судите, надо ли нам это?

Если матросам станет известно, что мало причитается им на руки, то они поднажмут. Так утверждал Зубакин. Назар же ставил во главу угла вежливость. Увещевал и, когда ничего не добивался, требовал, чтобы каждый член экипажа знал, как оценивается труд и кто лидер.

Скурихин был не однажды бит. Знал, как себя вести. Воздержался высказать свое отношение к Назару.

Тогда Ершилов попробовал еще, сказал:

— Что насаждает Назар Глебович! Мало как будто ему свистать нас наверх — поднимать на подвахты, «необходимо повсюду именно инженерное умножение сил, не всякое». «Рационализация воплощает наиболее подлинный энтузиазм, она должна стать массовой».

— Мужик он — кровь с молоком. Чтобы такой не схлестнулся ни с одной из ваших, это рассказ на дурака, — сказал Скурихин. К тому же рассмеялся, чтоб Ершилов поверил, что у них пустяковая беседа, ни к чему не обязывающая. А уже навострил свой слух взять то, что сошло бы за компрометирующий матерьялец.

Хоть не отличался Ершилов быстрой сообразительностью, а все же схватил, чего добивался от него Ким Матвеевич, и струхнул:

— К нему Ксения Васильевна намерена прибиться. А кто это докажет?..

Вскоре и Назару показал Скурихин, какой ему друг. Как завидел его, развел руками и начал качать головой. Попенял, считая себя обойденным. Сказал:

— Ты не спеши. Дай поздороваться-то с тобой, как моему ретивому сердцу угодно. У-уу! Не зазнался пока? Нет? — схватил Назаровы руки.

Ершилов не видел еще Назара столь взбешенным, старающимся в то же время выглядеть вполне прилично. Ушел.

— Мое — вам, — выдавил из себя Назар. Пошел на нос, к своей каюте. Скурихин — за ним. Расшаркивался перед каждым.

Ни к чему было Назару водить компанию с Скурихиным. Как бы чуял, что мог он «отмочить». Вставил ключ в замочную скважину. Открыл дверь, сразу же захлопнул ее.

Появилась Нонна, обряженная по-дорожному, без украшений.

— Я уже, дочка, почти не управленческий, — сказал Скурихин. — Переведен в НИИ. Взял тему высокой проходимости. По ней, правда, не хватает кое-чего… Так надеюсь набрать вместе с вами.

«Это мне все равно, — сказал про себя Назар. — Только ты помешал взять свежие газеты для рыбцеха».

— Обижаешься, видно, что не наставил тебя до конца, — переключился Скурихин на Назара, ничего не забыв из того, что происходило на «Тафуине» в аванпорту Находки. — Это несправедливо с твоей стороны. Нам выпало разговаривать урывками, помнишь? Упустил я что. Чтобы ты ничего не делал своими руками, от себя лично. Так слушай. Наперед заручайся постановлением своего бюро или судкома. Пусть потом все думают, что исполняешь коллективную волю, не можешь поступить, как бы сам хотел. Теперь же, коли дошло у вас до внеочередного собрания, выложи все без утайки и про скандальный отход, и про сам рейс — как искал, кстати, в экипаже, на кого бы опереться. Зубакин, мне передал Зельцеров, все такой же. Только с Бетховеном! Одного его слушает. Больше никого! Вроде бы с мозгами, а почему-то не усвоил, зачем с вами Расторгуев-старший. Как хочет помыкает Плюхиным, хотя им положено давно гордиться, поскольку выучился тралить! А с тобой тоже какой?.. Это же надо! Не провел ни одного семинара! Или, если брать в общем, поскольку ты здесь не сам по себе, Зубакин — будем ставить точки над i! — не выполнил постановления партии! Чуешь, чем пахнет? Лини-яя!.. Мы ему сообща-то такую парилку можем устроить, что ай да ну. А то забыл, что над ним кто-то еще есть, кроме начальника УАМР, во всем-то потворствующего ему, выгораживающего — никому не дает проучить Зубакина как следует. По секрету!.. Зубакина метят в лауреаты! Нам необходимо помешать этому, не то потом житья не будет. Без того заносчивый! Здороваюсь в этот раз с ним, с Зубакиным-то! Представь — никакого реагажа. Я, конечно, не на прогулке был, понимать надо. Не отступился от него. Зубакин ответил все-таки. Но — как! Это тоже важно. Нахал и бабник. Таким образом обойтись со мной, бывшим политработником!.. Оскорбить!.. Какое заключение можно сделать? Всех нас ни во что не ставит! Так ведь? С тобой Зельцеров. Пока что тайно. Его слова: «К молчальникам сам подходит (о тебе!), расспрашивает (о тебе же!), что не по ним». Ершилов не очень-то. Так один же! Хочешь, я первым начну?..

— Не трожьте моего капитана! — сказал Назар Скурихину. — Ким Матвеевич!.. — Голосом дал понять, что иначе порученцу парткома несдобровать. Закончил совсем зло: — Я сам справлюсь с ним, если что.

Ничуть не привиделось Скурихину: в действительности Назар вел себя по-зубакински.