Дима вполне доверял тралмейстеру, а тем не менее считал за ним метки на ваере (марки).
Электромеханик Бавин начинал курить. Затягивался раз, два и отшвыривал от себя сигареты.
Скорее бы трал прорезал поверхность океана, беспрестанно двигающуюся, ускользающую, тоже как бы охваченную смятением. А то мука-то какая! Где он? Оба ваера чуть не отвесны.
Шумно, со всех сторон, захлопали крылья.
— Тридцать четыре, тридцать пять…
Живчик Дима стукнул себя по колену: «Товарищ старший помощник, скомандуй добавить обороты лебедке, она ж едва тянет!»
За кормой и чуть наискось от нее, сначала в одном месте и сразу же в другом, среди запримеченных Бичом-Два мощных закруток, неведомым пришельцем из другого мира, сонно, как само по себе, проплыло что-то светлей волн, может быть, пятнисто-желтое, из одних округлостей, перетянутое тут, там.
«Э-гей!» Бич-Два словно опомнился. Вытянул шею — не увидел на промысловом мостике Плюхина. Решился действовать без команды — некогда дожидаться ее. Поправил блочок в тросах грузовой лебедки и потому проглядел, когда то, что было еще недавно неясным, обернулось объемом вполне реальных размеров. На что Клюз (он всего повидал в своих красочных одиссеях), а тоже с запрокинутой головой чуть не попятился от неожиданности. Начальник рации, во всем точный, также не признал кутец, его сплошь клетчато-красный конец, сравнимый только со свежей убоиной в белой авоське.
— Это же улов! — как о большом несчастье, чуть не с плачем сказал Бич-Раз, всего на какой-то миг опередив Диму. Тот разобрался и в экстазе, не помня себя, сгреб полного, застегнутого на все пуговицы Ершилова, затряс его, также пораженного увиденным.
— Ай да мы! — возликовал рулевой с бородой викинга, крутясь волчком.
Внизу, под промысловым мостиком, тотчас разгорелись страсти.
— Говорил? Слыхали? Гонялся Зубакин за окунями все одно что Иванушка-дурачок за жар-птицей. А давно бы сюда надо…
Назар конечно же не остался бесчувственным — точно взлетел на гребне волны. Он все б отдал, чтобы увидеть, что на лице у Зельцерова? По грудь, если не больше, вылез через леер промыслового мостика, под которым к тем, кто схлестнулся и умолк, присоединился надтреснутый дискант. «Ершилов здесь, Зельцерова нету. Это ново!»
— За границей-то… Слыхали? Вылетело у меня название… Одним словом, во Франции тамошние рыбаки поят пойманных рыб водкой, а потом отпускают гулять. С ними знаете потом сколько приходит!
Кто-то из стиснутых там же обрадовался:
— Осенило! Вспомнил! В Сен-Мало!
А несомненный вещественный успех Плюхина, огромный, раздвинутый, весь в белых капроновых ромбах, прихлопнул собой гвалт наплывным утробным кряхтеньем, чувствительно по ходу своего движения стукнул в нижний край слипа донной частью. Затем сразу же сполз, скрылся в воде. Как оборвался. Только через минуту, может быть, показал свой торчащий бок там, далеко.
Треснул он? Не видно под пеной! Назар налег на Игнатича, чтобы не существовало больше неясности.
Океан принялся топить возвышающуюся часть, опять хоронить под волны, пока без злого умысла, не для того, чтобы отобрать, унести куда-нибудь.
Все-таки как велик наш интерес к добыче! Он первобытный в глубине захватывающих чувств, щекочет нервы.
— Не идет!.. — сдавленно выкрикнул громада тралмейстер. А руки у него уже ладили блок, звякали им, чтоб поднять, вытащить, взять переполненный трал тройной тягой. Это уловил и рулевой с бородой викинга, и Бич-Два, и Бич-Раз. Быстро, как в бою с невидимым беспощадным врагом, выволокли они тросы с приослабленных барабанов грузовых лебедок, уперли пятки в палубу, откинулись на спины, потащили на себя.
— Шевелись! — скомандовал за Плюхина Бич-Раз и запел: — «Океан же — ну и переменчив он!» — Уже нагнал на себя глубокомысленную хмурь, устрашающе потемнел, а затем потянул со слипа трал обратно с такой яростью, точно передумал, ни в какую не хотел отдать зачерпнутое с его дна, с ожесточенным скрипом прикрыл льющейся темью кутец, дотянулся до мотни, взметнул пену. Тоже, видно, насчет выносливости-то, как у людей — надо ждать прилива мощи. А как тяжело вздохнул!
— Моее-е! — споряще сказал Бич-Два. Взглянул узнать, кто ему пригодился бы. Увидел Назара, Бича-Раз, Ксению Васильевну — целый вал людей, ожидающих скорой развязки в пользу Плюхина.
— Развернуло!.. — отдернул руку от леера Назар, как от горячего. «Где Плюхин? — сразу окинул весь ботдек. — Где? Он что… не найдет, какая мера лучше? Столько уже упустил времени!»
Дары океана! Да из него ничего не взять без драки. Этакий кинулся от кормы, плеснул, по-великаньи потянул трал к себе. А добытчики чем хуже его? Тоже не хлопали глазами, уплывающий белым китом трал потянули обратно. Чья возьмет?
У наконец-то по-человечески неспокойного Плюхина бегали глаза. Прытко скрылся за дверью промысловой рубки, прорычал рулевому:
— Станем сам знаешь как. Лагом!
Над шканцем взлетел длинный клин черноты: включился дизель компрессора. Он еще не рассеялся — весь фальшборт «Тафуина» ушел под океан. На свободно плавающий, словно оборванный, трал первыми опустились алеутские крачки, принялись клевать — разразился обычный пиршеский крик.
Ну, слава тебе, Нептун помог, наверно. Переполненный трал вышел из подчинений океанской воли — вылез на промысловую палубу, весь выполз, вместе с кутцом, серо-голубой, с красными искрами-плавниками, пропахший глубинными течениями и длиннющий, как пульмановский вагон. Стеклянно дзинькнула, как сломалась, выбитая Бичом-Два чека, и сразу из него реактивно загудело не разобрать что, красное и невыделимо общее, забурлило, наткнулось на борта «карманов», отчего они гукнули; и растеклась трепыхающаяся жижа, сразу, дав себя рассмотреть, из-за чего у большинства, кто обступил с трех сторон добытчиков и обработчиков, перехватило горло. На площади, равной промысловой палубе, от распинатых бугров буро-зеленой морской капусты под барабаном траловой лебедки до самого слипа, выхваченным из огня железом алели окуни, судорожно загребали клешни нежно-фиолетовых раков, горели растоптанные и еще кое-где целые колючие колонии пурпурных кораллов, краснели и бледнели, как подобранные один к одному, кальмары. А сколько перекатывалось и светилось ракушек возле таких непривлекательных на воздухе актиний, у ровно обструганных костяных прутиков, под известкованными веточками, над выводком расщеперенных бычков! Как удивленно, торжествуя, выгибали шеи рыбы-коньки! Какие сплетения образовывали вместе с травой лангусты! Сколько лихости обнаружили неистребимые скаты!
У слипа обиженно поджимала губы треска. Тонкий, худой Кузьма Никодимыч, распаленный, как все, слазал к ней, удовлетворенно кашлянул и дернул тралмейстера за полу: за него боялся, не наказали бы.
— Ничего, что я тут? Не подведу?
Дима в избытке хмельной шалости налетел на матроса-прачку со спины:
— Ничего! — То есть сказал: «Мы тоже с понятием. Тебя надо поддержать? Хорошо. Будет буря — с ней поспорим». — Стоп! Кузьма Никодимыч! Это же не простецкая ракушка, а бокал Паллады! Он — ваш! Запомните, куда его прячу. Надоест тут вам с нами — выковыряйте моллюска. От него, между прочим, убийственная вонь.
— Бокал? — покрутил в руке Кузьма Никодимыч. — Скорее — лилия. Больше на нее смахивает. — И покандыбал к добытчикам, за дощатую загородку. Сразу же бросился сгребать окуней.
А ничего не прихватил с собой: ни лопаты, ни насаженного на палку щитка. Так он — ногой.
Раззадоренного, по-крабьи красного Назара, с оглядкой, таясь, поманил пальцем боцман… Эк, не вовремя!
Богатый улов, чуть не с океан, еще трепыхался, кое-где бунтарски перевертывался, яро бил хвостами, опирался на головы, чмокал и широко раздвигал жабры, а за кормой из-под валов выпирала плоская бесконечная спина второго по счету близко подтянутого трала.
Назару не хватало Зельцерова. Заведующий производством, не стерпев, что повезло не Зубакину, куда-то как в воду канул.
Урок, преподанный Назаром Плюхину, пошел впрок. Назар чувствовал то же, что выпадает помогающим кому бы ни было брать неодолимые барьеры. Затюканный Зубакиным Плюхин смотрел на все смело.
