— Есть… — зафиксировала захватывающий момент…

На слип, на избитую наплавами-кухтылями и не везде блестящую дорожку взгромоздился в чем-то непохожий на себя трал, слишком тупорылый, раздутый. Ему как будто вздумалось посмотреть, на что тратили себя добытчики. Где-то глубоко в нем гукнули все враз, мертвые и живые, до неузнаваемости перекореженные окуни, цвиркнули протяжно, изнутри вдавленные в белые ячеи, выбросили фонтанчики крови и, не опоздав ни на секунду, салютуя им, из-под промыслового мостика вверх, к Зубакину, полетели раскрученные шляпы-зюйдвестки.

— Живем, ребя! — исступленно закричал рулевой с бородой викинга.

— Ура-а! — сграбастал Клюза, заприплясывал старший электромеханик Бавин.

Серега на что молчун, а тоже затормошил Игнатича, силясь что-то доказать.

Все бросились вниз, к промысловой палубе.

Назар смотрел на ют, на пришпиленную к мольберту картонку, на то, как Нонна выбегала на край палубы, чтобы лучше все запомнить.

Назар незаметно для себя очутился рядом с капитаном в модерновых «корочках», опоясанных впитанной морской солью чуть выше подошв, как ватерлинией. У Назара же ботинки отливали блеском. Упустил Скурихин сказать ему, что на тралфлоте считалось шиком не чистить обувь, ничем не прикасаться к ней — не только щеткой или бархоткой.

Для поднятого, от зева и до кутца набитого окунями трала не хватило палубы. Добытчики, кораллово-красные от возни с тросами-перехватами и грузовыми лебедками, все молодец к молодцу, стояли вдоль него безмолвными изваяниями. Дышали они или нет — кто это знал?

Когда Нонна, не глядя, кончиком кисти поискала краску одинакового цвета с натруженной капроновой веревкой, к ним прыгнул не одетый как следует, продрогший Зельцеров:

— А-ла-ла! — Он, донельзя закрученный в штормовой работе, как все промысловики, потребовал учесть какую-то производственную тонкость. Заглянул узнать: кто на шканце? Не кэп?

Доверху налитый бурлевой силой, гордый и чуть недовольный, что еще что-то надо делать, Зубакин-вседержитель сошел с промыслового мостика, чуть задергался возле Нонны. В знак того, что увидел себя нарисованного, похмыкал: «Ничего получается, ничего. Малюй!..» Приложил ладонь к ее щеке, чтобы повернуть к себе. Подождал, когда она улыбнется…

В ходовой рубке он прилип к переговорной рации, насупился, шепотом повторяя расчеты, как заклинания, и океан сверкал ему вроде не так враждебно. Сказал, что головастики в красных перьях, или, по-другому, окупи, нигде от него не скроются, ни в каких ущельях, скоро начнут свои пляски перед лихими рубщиками голов под раскручивающийся звон и визг циркульных пил.

— Кончать пора! Достаточно! — взмолился запаленный Зельцеров после третьего или пятого захода. — У нас на фабрике уже все завалено, ногой ступить некуда. На палубе тоже. Онекотан справа и слева — на неделю хватит, наверно. — Сразу еще сказал, что Серега назвал Зубакина за расторопность на промысле: «скоро-рыбак».

Капитан ценил Зельцерова за быстрый ум, но никогда не относился к нему почтительно. Ничего не объясняя, становясь все непреклонней, что угадывалось в том, как наклонился Зубакин, он выпроводил помощника по производству из ходовой рубки предупредительно-вежливо, под руку, прошелся по ней, как обожал, резко выбрасывая носки вперед, и вскоре старший помощник Илюхин получил от него, что причиталось за промахи:

— Ты не пяль на меня глаза. Я, думаешь, с детства рвался на мостик возглавлять рыбацкое счастье? Отнюдь! Меня всего влекло в науку, в НИИ. Можешь потом где-нибудь издать: хорошие капитаны получаются именно из случайных. Всем интересовался. Допоздна засиживался в фундаменталке. Грыз цитологию. Когда узнал, что один по солнечным пятнам предсказал, какой циклон потрясет острова Карибского моря, задумался, нельзя ли по ним установить влияние на рыбу? А также не пропускал уроки серьезной музыки. Сдружился с режиссером из краевой драмы. Кстати, не находите, что организовать людей на что-то — равносильно поставить с ними спектакль? От командира производства тоже требуется в совершенстве владеть особенностями прикладной психологии. У тебя же только зазубренно-обязательные знания. Не трусь. Увидишь, что абсурд какой-то, — не спеши. Хорошо обмозгуй его. Так сможешь открыть что-то. А то открываешь отверстия в трале, рвешь его.

Хлопнула боковая дверь. Вроде иначе не могло закончиться действо.

Как стремительно пошел Зубакин!

«О-чень выразительный! Живой шедевр документалистики. Ничего от позы, нечего изменять в нем. Я с ним прогремлю!» — словно опечалилась Нонна.

«Тафуин» вобрал в свои трюмы мороженой рыбы сколько полагалось. В заветрии, за Курильским островом, его поджидал рефрижератор-перегрузчик среди небольших льдин, в большинстве почти круглых, с высоко закатанными бортиками. Влезая в них с какого-нибудь края, океанические неуемные волны вытягивались, старались раскачать над собой не такой уж тяжелый ледовый полог, быстрей стряхнуть его с себя, сбросить, но тщетно — тут же выбивались из сил.

Плюхин подал мысль: кули с рыбной мукой поднять наверх, под стрелы грузовых лебедок. Два часа работы, зато с перегрузом мороженой рыбы на рефрижератор могли управиться за сутки и, значит, сократить время до очередного замета… Назар подсчитал: выгода явная. Поднял палубную аристократию, а с ней Ершилова, Бавина… Все подзаправились покрепче, пододелись, спустились в утилизационный цех, из него в твиндек — грузовой отсек.

Зачин за организаторами подвахты. Так всюду, на всех траулерах: традиция. Назар задористо потер правое плечо, прихлопнул по нему. А «Тафуин» повалило набок. Больше того. Взваленный на Назара куль с рыбной мукой оказался неимоверно тяжелым. Потянул его назад, согнул, раскачал всего от загривка до ног…

Только удалось Назару распрямить спину, как тотчас же будто кто ударил по нему два раза подряд. Склеился с трапом: подбородком лег на ступеньку. Дернулся: ни туда ни сюда. Тогда же трап понесло вверх вместе со стальными стойками в едва освещенном межпалубном пространстве, с невольно согнутым старшим помощником Плюхиным, с вдавленным в поручень Димой, со странно, как на гулянке, развеселым Ершиловым и Зельцеровым. Все сотрясалось как бы от далекого гула, вполне привычного, и все же никто не мог не вслушиваться в него. Он упрямо, под страшным давлением буравил одновременно во все стороны.

Тяжеленный холщовый куль, подобранный Зельцеровым, заскользил по Назару вверх, задрал на нем рубаху. А затем сделался легким. Еще миг — Назар побежал за ним.

Такая началась жизнь! У Димы, неразлучного с начальником рации, только в начале нашлось о чем говорить, иссяк. Зельцеров тоже куль на себя брал хитростью, только с подбегом. А когда спускался, не отличался от вытряхнутого, смятого куля. Чуть не насильно сталкивал свои ноги вниз.

Бавин и второй штурман Лето стояли на подаче. Как раз подошел черед Назара, подставил им спину, ладони упер в колени. В такой стойке ни за что не пригнулся бы, ни от какой тяжести. Когда «Тафуин» заскользил влево, только переступил.

— Ты совсем уже?.. — вспылил Бавин. — Качни-ка сперва назад! Лето?

Куль падал на Назара долго, точно из поднебесья и — плюх! — вобрал в себя все выпуклости: острые шейные позвонки, торчащие углы лопаток и поднятые так некстати глубоким вздохом ребра. Покачнулись оба одинаково: Назар и куль.

— Кхак! — словно кто выстрелил.

После переговоров на рации — ключ цокал, а вибра сыпала певучую дробь, — Димина совестливость проявилась в полную меру. Вообще-то, у него дальше слов никогда почти не шло, ни одна из его затей. Прижался к ограждению — уступил дорогу Назару, сказал:

— Слышь, коллега?.. Когда корма летит вниз, ты — никуда, стой спокойно. От этого экономия энергии. — Попросил, озоруя: — Подтверди, что принял. Дай квитанцию, КК.

Назара погнало вверх.

— Вас понял, — выкрикнул перед последними ступеньками. — Семьдесят ри эс[16]. До связи в эфире, КК.