Критон плакал, прикрыв лицо плащом: он не знал, что скажет друзьям, когда вернётся домой. Ведь они послали его, чтобы он склонил Сократа к побегу. Говорят, что кто-то из древних философов покинул шумный свет и удалился в дикие горы, чтобы жить там в пещере, в полном одиночестве. К этому его принудила философия, которую не любят ни правители, ни толпа. Первые — потому, что боятся мудрости, вторые — потому, что она им не нужна. Сократ слишком долго задержался в Афинах. Бедный Сократ. Не афиняне убивают его, а сама судьба. Философ — посредник между богами и людьми, свидетель и судья богов на земле. Люди же предпочитают жить так, словно и богов нет, и правды нет, и честь только показная или когда она выгодна, и долг — лишь слово для публичных речей. Люди лишь притворяются, что они люди, — из страха перед богами. Философы же — подлинные люди. Людьми их делает знание.

   — Что я скажу друзьям? — спросил Критон, уходя. — Они меня не похвалят...

   — Пусть приходят ко мне веселиться, пока ещё есть время, — ответил Сократ.

Симмий и Кебет приехали из Фив. В тюрьму их привёл Критобул, сын Критона. Симмий и Кебет были печальны, сосредоточенны, не хотели пить вино, которое принёс Критобул. Сократ догадывался, что их мучает тот же вопрос, что и Критона, — как склонить его, Сократа, к побегу из тюрьмы. Они лишь не знали, как заговорить с ним об этом. Сократу стало жаль молодых фиванцев, которых он очень любил: и Симмий и Кебет были его частыми слушателями, по многу дней гостили в Афинах только для того, чтобы разговаривать с ним, ходили за ним по пятам, приводя в недоумение многих афинян тем, как это богатые, хорошо одетые молодые люди позволяют себе находиться в одной компании со старым и злоречивым оборванцем Сократом.

   — Хватит вздыхать, — сказал он юношам. — И не обижайте Критобула — пейте его вино. Как я, — показал он пример, выпив кружку вина без передышки. — На том свете, знаете ли, вина не будет. Но кто проникнет в суть вина здесь, тот на том свете лишь от одного воспоминания о нём получит наслаждение. Там всё будет именно так для знающих и глубоких душ: едва душа подумает о чём-либо — и тут же овладеет этим.

   — Но бессмертны ли наши души? — спросил Кебет.

Сократ засмеялся: его подсказка сработала безошибочно — Кебет станет сейчас говорить, что существуют сомнения относительно бессмертия души и что, стало быть, не так уж достоверно то, что есть иной мир, Поля Блаженных, Элисий, где обитают бессмертные души. Может статься, что никакой жизни после смерти нет. А коли так, то смерть есть зло, конец всякой жизни, ничто. Будь это иначе, боги бы тоже умирали.

Предположение Сократа было правильным — именно об этом заговорил с ним Кебет.

   — Трудно вообразить себе, что такое душа, — поддержал Кебета Симмий. — Говорят, что разумная её часть обитает в голове, чувственная — в сердце, а вожделенная — возле пупка. Как же они общаются? Или не общаются вовсе, а после смерти разлетаются в разные стороны? И какая из этих частей бессмертна? И может ли часть быть бессмертной, если разрушено целое?

   — Они общаются, как звуки разных струн, — ответил Сократ.

   — Не в том загадка, как они общаются при жизни человека, — сказал Кебет. — Загадка в том, может ли звук жить без лиры или без кифары. Когда разрушается музыкальный инструмент, то погибает и звук. Не так ли относится душа к телу: погибнет тело — погибнет и душа. Нет звуков ничьих, и нет ничьих душ. И свет без огня исчезает, и запах без цветка, и вкус вина без вина, и тяжесть камня без камня, и любовь без влюблённых. Н вот если душа не бессмертна, если после смерти нет жизни, то нет и иного мира, потому что в нём никто не живёт.

   — Стало быть, мы живём только здесь и только здесь обладаем душой, — сделал вывод Симмий. — И сама жизнь есть только свойство живущего. Со смертью прекращается всё. Разве не так, Сократ?

   — Выпей, — предложил Симмию Сократ и протянул ему наполненную вином кружку. — А когда выпьешь, я тебе отвечу. И ты выпей, — подал он другую кружку Кебету. — Жизнь — только здесь, вино — только здесь, веселье — только здесь... И значит, не стоит отказываться от радости только потому, что у одних она скоро кончится. Напротив, надо радоваться ещё сильней, чтоб восполнить её краткость. Разве не так?

Закусывали оливками, козьим сыром и фруктами. Сократ сам подавал оливки и фрукты своим ученикам и говорил посмеиваясь:

   — Кормлю вас из собственных рук. Можно сказать, из клювика, как горлица птенцов. Пейте, ешьте, пока живы, веселитесь, пока не кончилось время.

   — Вот, — заметил Симмий. — Прежде ты так не говорил, а теперь будто согласен с этим. Всё кончается здесь?

   — Нет! — ответил Сократ. — Не кончается! Хотя, не скрою, мне приятно думать о том, как вы стараетесь выманить меня из тюрьмы, мои мальчики. Уж так стараетесь, что готовы ради успеха дела поступиться истиной, бессмертием души, Полями Блаженных и, кажется, даже богами. — Сократ засмеялся, потрепал по плечу Кебета, который сидел рядом с ним, погладил руку Симмия, дотянувшись до него через камень-стол. — Вот что я думаю, — продолжал он. — Не спорю: в ваших рассуждениях много такого, что и опровергнуть невозможно. Но вот в чём я должен вам признаться: я верю в старинные предания, что всех умерших ждёт некое будущее. Может быть, это не то, что мы думаем, — не Лид, не Элисий. Ноя всё же очень надеюсь, что за справедливую жизнь человек после смерти, душа этого человека, попадает в иной мир, остаётся бессмертной и там, за пределами земного существования, обитает в обществе богов и душ великих. Это и есть награда за муки жизни. Земная жизнь — подготовка к жизни вечной. Потому-то земная жизнь так мучительна, так трудна. Но ведь и награда велика — вечное блаженство! И те, кто по-настоящему предан философии, заслуживают такой награды более, чем другие, потому что и при жизни занимаются умиранием и смертью, подготовкой души к бессмертию. Философия, мои друзья, — это истинная вера, потому что истинный Бог — Знание.

   — Не повторяешь ли ты Пифагора, учитель? — спросил Симмий.

   — Нет ничего худого в том, чтобы повторять мысли великих. Солнце всходило и в древние времена, а мы ему всё так же радуемся, будто оно восходит впервые. Так следует относиться и к истинам.

   — И в чём же истина Пифагора? — спросил Кебет.

   — В том, что тело — темница души и что смерть освобождает душу от оков, когда на то есть решение богов. Вот и обо мне боги подумали, допустили моё осуждение и, стало быть, смерть. А вы предлагаете воспротивиться решению богов, воспротивиться законам Афин и бежать...

   — Но, может быть, и на это есть решение богов, на побег? — заметил Кебет. — Как знать?

   — Боги не народное собрание, где решения принимаются с такой же лёгкостью, как и отменяются, стоит лишь очередному оратору заговорить убедительно и красиво. Боги, думаю, принимают решения не большинством голосов, а по истине... Да, и вот ещё что: нельзя философу жить суетно. Коль боги избрали его для служения мудрости, то и жить следует по законам мудрости. И умереть мудро.

   — В чём же мудрость твоей преждевременной смерти, Сократ? — спросил Симмий. — Не мудрее ли умереть своей смертью?

   — Смотри, — резко сказал Сократ, — вот стоит нечто плохое. Стоит и сто лет, и тысячу. И никто ему не говорит, что оно плохое. Но однажды приходит некто, приходит философ, и говорит: «Это плохое». Его за эти слова убивают, потому что плохое всесильно. Но в тот самый миг, когда плохое убивает философа, оно теряет свою силу, а истина её приобретает. Так изменяется мир, друзья мои. Изменяется к лучшему. Мудрость, осуждённая на смерть, становится всесильной и вечной. Так живёт философ и так умирает.

Той ночью ему снился Делос. Он видел, как священная триера бросила якорь в Телосском порту и как он сам вместе с юношами и девушками сошёл на берег. Юноши и девушки были прекрасны, а он, Сократ, стар и уродлив. Все сразу это заметили и закричали, окружив его плотным кольцом: «На жертвенник его! На жертвенник!» Он изо всех сил сопротивлялся, когда его повели к храму Аполлона. А юноши и девушки были шумными и весёлыми. Их шествие сопровождали флейтисты, танцоры, кифареды, певцы. Сократ сопротивлялся, потому что знал: его на самом деле хотят принести в жертву Аполлону по древнему обычаю — проткнув ножом горло, полить его кровью камни алтаря Аполлона. Они хотели его убить. И когда он увидел алтарь, а рядом с алтарём одетого в белые одежды жреца, державшего в руке длинный сверкающий нож, он закричал: «Не хочу умирать! Жить хочу! Не убивайте меня!»