— Он домогался её любви. Его злила её неуступчивость. И так разозлила, что он приказал её убить. Разве за это убивают, Феодата?

   — Филомел говорит, что убивают.

   — Филомел пугает тебя. А что ты думаешь сама?

   — Сама я думаю, что тот человек открыл Тимандре страшную тайну.

   — Ты так только думаешь или знаешь?

   — Я слышала, — призналась Феодата, опустив голову.

   — Он опять говорил слишком громко?

   — Fie очень.

   — Но ты слышала?

   — Да, — вздохнула Феодата.

   — И какую же страшную тайну он открыл Тимандре?

   — Он сказал: «Ты знаешь, Тимандра, почему я убил его. Я убил его, потому что страстно люблю тебя». Он надеялся этим признанием покорить Тимандру, мою госпожу. Но она сказала: «Я никогда не полюблю убийцу Алкивиада!»

   — Глупцы всегда жестоки, — сказал Сократ. — А ты умница, Феодата. Хочешь, я скажу об этом Филомелу?

   — Нет, нет, — запротестовала Феодата. — Ему нравится называть меня глупенькой. Он любит объяснить мне то, чего я не понимаю.

   — И то, что твоя госпожа погибла из-за тайны, которую она знала, тебе объяснил Филомел?

   — Куда ему! — засмеялась Феодата. — Ему до этого никогда не додуматься.

   — А ты можешь додуматься до всего. Ты умница, — ещё раз похвалил Феодату Сократ и тут же спросил: — А кто был тот, который нанёс Тимандре удар и выпрыгнул из окна в перистиль?

Феодата не знала.

   — Его никто не впускал в дом, — ответила она. — Должно быть, он пробрался тайно, через ограду. И так же затем ушёл. Одно лишь знаю: после него в комнате госпожи остался запах очень дорогих благовоний. Моя же госпожа всем благовониям предпочитала розовое масло.

Сократ только теперь уловил слабый запах розы, который исходил от юной Феодаты. И это неудивительно, потому что в мастерской Симона никакие другие запахи, кроме тяжёлого запаха кожи, существовать не могли.

Симон слышал весь их разговор. Когда Феодата ушла, он вышел из-за полога и сказал:

   — Если хочешь, я сделаю хорошее древко для наконечника копья.

   — Не надо, — ответил Сократ. — Я попрошу тебя о другом: ты отнесёшь этот наконечник в Пирей, в винную лавку Эвангела, и отдашь его Аристону, сыну Эвангела. Не завтра и, может быть, не послезавтра, а тогда, когда я скажу. Но если я не приду... Словом, если меня долго не будет, Симон, ты отнесёшь наконечник Аристону и скажешь ему: «Сократ передаёт этот наконечник копья для Леосфена, чтобы тот возвратил его убийце Алкивиада и Автолика». Запомнил?

   — Запомнил, — тихо ответил опечаленный Симон. — Ты собираешься... куда-нибудь уехать? Ты хочешь покинуть Афины? Но если ты заболеешь, я стану навещать тебя каждый день.

Никуда я не собираюсь, — успокоил Симона Сократ. — И болеть не намерен. Но жизнь наша полна превратностей. Только об этом я и сказал.

Скиф прискакал к Сократу на следующий день. Сократ сгребал в саду листья, когда увидел у калитки спешившегося скифа.

— Тебя вызывает Критий! — крикнул скиф ещё издали. — Велено привести тебя немедленно.

Сократ узнал скифа. Это был Тевкр.

   — А, старый знакомый, — сказал он Тевкру, когда тот приблизился к нему. — Поздравляю тебя с новой службой — теперь ты посыльный у Крития. Ведь это не то же самое, что торчать на часах возле тюрьмы, верно?

   — Ты сильно постарел, — усмехнулся Тевкр, довольный тем, что Сократ узнал его. — Да, теперь я не торчу у тюрьмы. Теперь у меня есть лошадь и жильё. И платят мне больше. Жизнь стала лучше. Я этим доволен.

   — Так велено прийти немедленно?

   — Что делать, — сказал Тевкр, — приказ.

   — А я и готов, Тевкр.

   — Не станешь приводить себя в порядок? — удивится Тевкр. — А я рассчитывал, что посижу здесь у тебя, выпью вина. Куда торопиться? Это только так говорится: привести немедленно. Но ведь тебя могло не оказаться дома. Кстати, лучше б тебя не было дома.

   — А что так? — спросил Сократ.

   — Когда вызывает Критий, лучше исчезнуть. Говорю тебе как старый знакомый. — Тевкр с удовольствием повторил эти слова Сократа. — В таких вызовах мало хорошего. Они плохо кончаются. Для тех, кого вызывают.

   — Ко мне это не относится, Тевкр, — сказал Сократ, очищая землю с подошв. — Критий — мой ученик, а я его учитель. Так что со мною ничего плохого не случится.

   — Тогда угости вином. Я думал, что скачу к тебе с дурной вестью, но оказалось, что с доброй. За это, видит Вакх, стоит выпить.

Сократ вынес Тевкру кружку вина и, сказав жене, что идёт повидаться со своим учеником, отправился с Тевкром к Критию. Тевкр из уважения к Сократу сопровождал его пешком, ведя за собою лошадь.

Сократ знал, что Критий позовёт его: сикофанты, доносчики, работали исправно. И вчера, увидев одного из них у портика Зевса Освободителя, Сократ подумал, что Критию скоро станет известно, какую речь он произнёс перед народом. Не знал он только о том, куда позовёт его Критий — в Булевтерий, которым завладели олигархи, или домой. И вот оказалось, что домой. Это означало, что у Сократа больше шансов остаться живым и невредимым, хотя случалось — в Афинах об этом были хорошо наслышаны, — что некоторых гостей Критик уводили в тюрьму прямо из его дома. Впрочем, Сократ на этот случай приготовил одну волшебную фразу, которая, по сто мнению, должна была помочь ему вырваться из смертельных объятий Критик. И потому он был почти спокоен, хотя и озабочен тем, удастся ли ему этот, последний разговор с бывшим учеником. Все предыдущие, кажется, удавались. Особенно тот, когда он понял душу Крития — завистливого и неблагодарного человека. Он завидовал всем, кто был удачливее, умнее и красивее его. Особенно Алкивиаду, своему двоюродному брату. Алкивиад, которому Сократ уделял не больше внимания, чем Критик», скоро превзошёл его в знаниях и красноречии. Он стремительно приближался к тому, что экклесия изберёт его стратегом и что таким образом он станет наследником Перикла, великого и славного Перикла, который был не только его дядей, но и дядей Крития. Алкивиада любили за его красоту и дружелюбие, а Критий страдал от одиночества: скупой, завистливый, злоречивый, он отталкивал от себя и мужчин и женщин. И когда он однажды попытался опорочить Алкивиада в глазах Сократа, Сократ сказал ему, что его обучение закончилось, а дружба между ними не началась. Вскоре Сократ узнал, что Критий зачастил в гетерию, где собирались Ферамен, Писандр, Антисфен и все те, которые вошли затем в состав Тридцати...

Тевкр пожелал Сократу удачи и передал его привратнику виллы Крития.

Привратник обошёл Сократа вокруг, осматривая цепким взглядом.

   — Не раздеться ли мне донага? — спросил с издёвкой Сократ. — Знаешь, на теле человека есть несколько мест, куда можно пристроить кинжал.

   — Смеяться будешь потом, — мрачно сказал привратник. — Иди!

   — Куда?

   — Туда! — махнул рукой привратник в сторону виллы, мраморные колонны которой просвечивали сквозь ветви осеннего сада.

   — Один?

Привратник засмеялся, и Сократ понял почему: вдоль дорожки, ведущей к вилле, стояли, словно статуи, вооружённые воины. Сократ принял их было за статуи, потому что они стояли неподвижно.

Сократ шёл по мрамору, по коврам и дивился роскоши и великолепию. Не многие храмы в Элладе могли похвастаться таким богатством. Слуги, как и привратник, указывали ему путь и говорили: «Туда!»

Критий ждал его в библиотеке, где на мраморных полках лежали сотни свитков, а в нишах стояли бронзовые статуи победителей олимпиад, философов и поэтов. Критий был в ярко-зелёном хитоне, поверх которого был наброшен пурпурный гиматий с большой золотой фибулой на плече. Сократу припомнилось, что гак любил одеваться Алкивиад — это были его любимые цвета — зелёный и пурпурный. Но Алкивиаду они были к лицу. Критий же выглядел в этом наряде как престарелая гетера.