— Да и я там сражался, — сказал Сократ. — А помнишь ли ты Алкивиада?

   — Как же, помню! — ответил возница. — С ним ещё был тогда один придурковатый философ. Говорят, он и теперь жив. Сократом его зовут. Не знаешь?

   — Знаю, — ответил Сократ посмеиваясь. — Это тот, который простоял однажды неподвижно целые сутки босиком на снегу, о чём-то размышляя.

   — Да, да! — обрадовался возница. — Говорят ещё, что у него есть свой бог, с которым он постоянно беседует и который даёт ему во всём советы. Вот только одного совета он не может от него добиться, — засмеялся возница, — совета о том, как разбогатеть. И живёт в нищете. Чудак! Но есть ещё большие чудаки, которые ходят к нему учиться. Те, кто поумнее, потом, правда, убегают от него, но становятся мерзавцами, как Критий или его дружок Хармид. Такое, говорят, у Сократа проклятие: убежишь — станешь мерзавцем. А те, что поглупее, слушают его всю жизнь, но зато на всю жизнь остаются нищими. Как башмачник Симон, который шьёт сандалии из рыбьей кожи. Знаешь башмачника Симона?

   — Знаю, — ответил Сократ, выставляя вперёд ногу. — Вот и мои сандалии из его лавки.

   — Гляди-ка! — удивился возница. — Не из рыбьей кожи! — И проверил сандалию на ощупь. — Точно не из рыбьей! Выходит, врут люди?

   — Где врут, а где и правду говорят. А вот ты часто врёшь? — спросил Сократ.

   — Когда надо, тогда и вру, — рассмеялся возница.

Костры горели у Мунихия[130] и на берегу. Возле крепости и в порту толпился народ. Многие пришли с угощениями. Юноши примеряли воинские доспехи, учились приёмам борьбы. Женщины хлопотали у костров, готовили для воинов пищу. Всюду было шумно и празднично.

Сократ заглянул в лавку Эвангела, увидел Аристона, сына Эвангела, таскавшего из погребов амфоры с вином.

   — Будут гости! — поприветствовал он Аристона.

   — Дорогие гости! — ответил Аристон и, подойдя к Сократу, обнял его. — Началось! — сказал он, — хорошее дело началось. Будем жить!

   — Будем жить! — Сократ спросил Аристона о Леосфене.

   — Да, здесь он! — ответил Аристон. — Спит в отцовском закутке! После тяжёлой работы, — засмеялся он радостно. — Штурмовал Мунихий. И я с ним, — добавил он. — Веришь?

   — Не ранен?

   — Чуть-чуть. — Аристон обнажил левое плечо и показал кровавую ссадину.

   — Надо выше держать щит, — посоветовал Сократ.

Сократ вошёл в комнату Эвангела и увидел спящего на овечьих шкурах Леосфена. Меч и щит лежали рядом с ним. По другую сторону стояло прислонённое к стене копьё. Леосфен спал крепко. Похрапывал. Его правая рука была перевязана. В щите торчали обломанные у наконечников стрелы.

«Вот и мститель, — подумал о Леосфене Сократ. — А кто судья? А судья — справедливость и свобода».

Он присел на корточки возле Леосфена и похлопал его по груди.

   — Проснись, — сказал он Леосфену и добавил, когда тот открыл глаза: — Это я, Сократ.

   — Сократ, — широко улыбнулся Леосфен. — Живой!

   — Я-то живой, — ответил Сократ. — Ты-то как, Леосфен?

   — Рубка была жесточайшая, — сказал Леосфен поднимаясь. — Эти спартанцы сражаются, как львы. Только гривами трясут да скрежещут зубами. Как львы. Но и мы не овцы. Всех уложили... Да, всех, — вздохнул он. — Но ведь мы их не приглашали сюда. Сами пришли. Знали, куда идут.

   — Знали, — подтвердил Сократ и спросил, где теперь Фрасибул.

   — Думаю, что уже в Фивах, — ответил Леосфен. — Как только пришлёт гонца, двинемся на Афины.

   — Не опоздаете ли? Критик», думаю, уже известно, что вы здесь.

   — Не опоздаем, — заверил его Леосфен. — Ведь надо, чтобы и афиняне узнали о нас. Тогда Критию конец.

Сократ развернул узел и положил перед Леосфеном тяжёлый наконечник копья.

   — Это что? — спросил Леосфен. — Зачем?

   — Это наконечник копья, которое было брошено в Алкивиада и принесло ему смерть. Смерть Алкивиада — одно из гнусных преступлений Крития и Лисандра. Я знаю это точно и буду свидетельствовать против них, если они доживут до суда. А если не доживут, то вот их заслуженная смерть. — Сократ положил ладонь на наконечник копья. — Тимандра несла его впереди гроба Алкивиада. В этой бронзе — его посмертная воля об отмщении, Леосфен. Ты знаешь, какая это сила. Конье с этим наконечником не пролетит мимо, не сломается и не увязнет в щите. Оно само найдёт сердце убийцы.

   — И ты отдаёшь его мне, Сократ? — спросил Леосфен.

   — Тебе, Леосфен. Потому что я стар и уже не воин. Только поэтому.

Леосфен посмотрел на Сократа, кивнул головой и сказал:

   — Да. Я найду для этого наконечника прочное древко, — он взял наконечник в обе руки, поднял и прикоснулся к нему лбом. — Видят боги, теперь я породнил с ним и мою волю об отмщении.

   — Видят боги, — сказал Сократ. — Это ведь справедливо, если копьё, убившее Алкивиада, отомстит за его смерть.

   — Да, Сократ, это справедливо.

В тот день Сократ не вернулся в Афины. Критий, узнав о том, что Пирей захвачен отрядами Фрасибула, снял с Акрополя спартанский гарнизон и, присоединив его к своему войску, двинулся к крепости Мунихий. Он понимал, что потеря Пирея — это гибель. Только из Пирея он мог послать быстроходные триеры к Лисандру с просьбой о помощи. И только через Пирей к нему могла прийти эта помощь. Длинные Стены, разрушенные по требованию Лисандра, не могли больше служить защитой для Афин — заслон для врага на пути из Пирея к Афинам поставить, как прежде, было невозможно. И потому оставалось лишь одно: не дать врагу выйти из Пирея. Это решение Критий принял вместе с Хармидом. И вместе с Хармидом возглавил войско.

Они подошли к Пирею после полудня. Вступили в сражение с ходу, с марша, полагаясь на то, что внезапность удара принесёт им победу. И отчасти добились своего — ворвались в Мунихий и в порт. Но вскоре поняли, что попали в хорошо расставленную ловушку и оказались запертыми со всех сторон: Критий и Хармид — в крепости, спартанцы — у пустых причалов. В крепости были вода и пища, у спартанцев — ничего. К тому же Крития и Хармида защищали крепостные стены Мунихия.

Кожевник Анит, соратник Фрасибула, созвал начальников отрядов на совет и рассудил, что со штурмом Мунихия можно повременить до утра; спартанцев же приказал атаковать немедленно, полагая, что они вот-вот предпримут отчаянную попытку вырваться из капкана, тогда как Критий и Хармид, находясь в относительной безопасности, не скоро рискнут выйти из Мунихия и, возможно, решат дождаться помощи от Лисандра.

Спартанцы были уничтожены ещё до захода солнца. Отрядами, очистившими порт от врагов, командовал Леосфен. Спартанцы погибли все, никто не сдался. Отбивались от афинян даже в воде, на плаву, отказываясь подняться на триеры, посланные в бухту для их спасения.

В этой битве погиб Аристон, сын старого Эвангела. Тело его принёс в дом Эвангела Леосфен. Нёс на руках, как носят больного или ребёнка, положил во дворе у костра, накрыл гиматием и сказал Эвангелу, которого подвели к убитому сыну, держа под руки:

Он славно сражался. И когда стрела угодила ему в грудь, он не сразу упал и успел нанести смертельный удар нападавшему на него спартанцу. Я это видел, старик, пробился к нему, но он уже был бездыханным.

Эвангел попросил опустить его на траву рядом с сыном. Упав на тело Аристона, он какое-то время оставался неподвижным, потом поднял голову и сказал:

   — Это и моя смерть, — уронил голову и затих.

Сократ склонился над ним, взял за руку. Эвангел был мёртв.

На рассвете Сократ разыскал Анита у стен Мунихия и сказал ему, что готов войти в крепость и предложить Критию и Хармиду сдаться.

   — Всё же они афиняне, — принялся он убеждать Анита. — И надеюсь, поймут, что проливать кровь соотечественников вдвойне преступно, что богам — покровителям Афин угодно закончить дело миром и справедливым судом, согласно отеческим законам. — Видя, что Анит плохо слушает его, Сократ добавил: — Ведь там может быть и твой сын Анит-младший. Его совратил Критий. И пока на нём нет крови афинян, он может быть прощён. А в бою его никто не узнает.