— Вот и ответ, Лисандр, — сказал Сократ. — Обвинить в гибели и назвать убийцей — согласись, это не одно и то же.

   — Да, это, пожалуй, не одно и то же. — Лисандр вернулся к корзине и бросил в неё письмо Крития. — Не одно и то же, но всё же тяжкое обвинение. Впрочем, я воин, как ты справедливо заметил, и виновен в гибели многих людей. Одних веду на бой, с другими вступаю в бой. Война — это гибель людей. По воле богов, разумеется. Боги играют в человеческие войны, как мы играем в бабки. Алкивиад был воином и погиб. Я тоже воин и тоже погибну. Смерть для нас — профессия, Сократ. Знал ли ты стратега Филокла, который убедил когда-то афинян, чтобы пленным спартанцам отрубали большой палец на правой руке? Так пленные спартанцы могли становиться гребцами, но не были в состоянии держать копьё.

   — Да, я знал его, — ответил Сократ. — Но почему ты вспомнил о нём?

   — Я взял его в плен при Эгоспотамах вместе с тремя тысячами афинян, которых спартанский Совет приговорил к смерти. И вот я спросил Филокла, какую казнь он пожелает избрать себе. Не отрубить ли и ему большой палец на правой руке? Филокл был воином и ответил с достоинством: «Я убил бы тебя, Лисандр, и ты убей меня». Он пошёл на казнь во главе своих воинов. Победители живут, пока они победители, Сократ. Побеждённые умирают. Таков закон войны. И правила игры, в которую играют боги. Алкивиад был воином и оказался побеждённым. Побеждённые умирают. И не имеет значения, как они умирают. Филокл это понимал. Понимал это и Алкивиад. Ты хочешь быть обвинителем, Сократ? Но где же судья, который решит наш спор? Судьи нет. И если ты тысячу раз скажешь: «Лисандр виновен в гибели Алкивиада», я тысячу раз отвечу: «Гибель побеждённых воинов — закон». И никто нас не рассудит. На Олимпе же будут лишь потешаться, глядя на нас. И вот что я тебе ещё скажу, Сократ: моей победой при Эгоспотамах в один час положен конец войне, которую вы, афиняне, называете Пелопоннесской и которая была самой долгой и самой жестокой из всех войн, бывших когда-либо на земле Эллады. На алтарь этой победы и наступившего ныне мира брошено больше жизней, чем за все предыдущие войны. На этом же алтаре и жизнь Алкивиада. Игра окончена. Боги довольны. Чего же ты ещё хочешь, Сократ? Также лечь жертвой на алтарь? Или положить на него мою жизнь? Но жертв довольно. И вот я думаю, что всю мою вину я искупил этой победой.

   — Ты произнёс прекрасную речь, — сказал Сократ. — Ты одержал победу при Эгоспотамах, ты вошёл в Афины, ты отправил в сокровищницу Дельфийского храма богатые дары, в твою честь воздвигаются алтари и сочиняются гимны, словно ты Бог, а самосцы учредили праздник, который назвали Лисандриями. Боги благосклонны к тебе. Да и сам ты, как я уже сказал, почти Бог. Но, обретя такой дар, почему ты так жесток с людьми, Лисандр? Теперь нет войны, но ты убиваешь. Убиваешь всех, кто неугоден тебе, и всех, кто неугоден твоим друзьям. На какой алтарь ты швыряешь эти жизни? Жизнь Алкивиада — в их числе. Ты легко добился бы, чтобы наши олигархи объявили Алкивиада изгнанником, каким он уже, в сущности, и был. Твой союзник Фарнабаз никогда бы не дал Алкивиаду войско. Так он навеки затерялся бы в чужих землях, если бы Афины не позвали его обратно, ведь судьба переменчива. Но твой друг Критий попросил тебя убить Алкивиада, своего брата, и ты в угоду ему, завистнику и трусу, это сделал. Победив при Эгоспотамах, ты исполнил желание богов. Но, убив Алкивиада, ты исполнил желание ничтожества, Лисандр.

   — Жаль, что здесь нет Крития. Он наверняка растерзал бы тебя, Сократ. Но скажи мне, сам ли Критий сказал тебе о том, что я убил Алкивиада по его желанию?

   — Он не отрицал этого, — ответил Сократ.

   — Ах, не отрицал! — возмутился Лисандр. — Ах, он не отрицал! Как это мудро и смело! Он выразил желание, а я убил! Он сказал, а я сделал! Так? — Лисандр остановился перед Сократом, и его рука снова легла на рукоять меча.

   — Увы, — сказал Сократ. — Так и получилось.

   — И кто же из нас более виноват? — Лисандр шумно вдохнул и выдохнул через нос. — Я или Критий?

   — Дождевая капля упала на висящее яблоко, яблоко сорвалось с ветки и, падая, убило пчелу. Разве кто-нибудь станет утверждать, что капля убила пчелу? Все скажут, что пчелу убило яблоко, — ответил Сократ.

   — А капля ни в чём не виновата?

   — Если бы удалось доказать её намерения, — пожал плечами Сократ. — Боюсь, что о ней никто и не вспомнит. К тому же она исчезла...

   — Поэтому Критий тебя отпустил? Его слова исчезли, как дождевая капля? Осталось только яблоко и убитая пчела?

   — Ты сам это говоришь, Лисандр. Стоит ли мне переубеждать тебя в этом? Капля исчезла. Остались яблоко и пчела...

   — Подожди, — сказал Лисандр. — Подожди, мудрец. Капля, кажется, не исчезла, — он отошёл к плетёной корзине и пнул её ногой. Корзина, вертясь, заскользила по полу и остановилась в двух шагах от Сократа. Лисандр подошёл к ней, вынул меч и принялся, поддевая его концом свитки, разбрасывать их по полу. Один из свитков угодил в жаровню с углями и загорелся.

   — Не жалко? — спросил Сократ. — Не он ли та самая капля?

   — Не он, — ответил Лисандр. — Вот! — На мече его повисла спираль из папирусной ленты. — Вот это и есть капля. Но нет моей скиталы, — он огляделся по сторонам. — Да, нет скиталы: все мои вещи уже на триере, и только этот мусор остался здесь. Жаль, что ты не можешь прочесть письмо Крития. Но ты можешь убедиться, что буквы написаны его рукой: ведь ты помнишь руку своего ученика, не правда ли? — Лисандр снял с меча папирусную ленту и протянул её Сократу. — Взгляни.

   — Да, это рука Крития, — сказал Сократ, распрямив ленту. — Он отличный каллиграф. Но прочесть ничего нельзя — буквы не складываются в слова.

   — А тебе очень нужно? — усмехнулся Лисандр, опуская меч в ножны.

Нс знаю. Но ты так старался — пинал корзину, ковырялся в ней мечом, потерял время, говорил, что найдёшь каплю, — и всё напрасно? Как это можно прочесть? — спросил Сократ, притворившись, что не знает секрета скиталы.

   — Догадайся сам, — ответил Лисандр. — Ведь ты философ и, насколько мне известно, отмечен оракулом как самый мудрый человек Эллады. — В словах Лисандра язвительности было больше, чем отравы в змеином яде. — Постарайся, прочти.

   — Ну что ж, — согласился Сократ. — Если боги помогут мне и если ты дашь мне время.

   — Время я тебе дам, — ответил Лисандр. — А вот помогут ли тебе боги, это мы скоро узнаем. Оставайся здесь, — сказал он и, нагнувшись, собрал в корзину разбросанные но полу свитки. — А когда я вернусь, ты прочтёшь мне письмо Крития. Не пытайся бежать, — предупредил он. — Это бессмысленно. К тому же наш разговор не окончен. — Лисандр ушёл, унося с собой корзину.

Сократ вынул из-за пазухи похищенную им у Крития скиталу Лисандра и намотал на неё папирусную ленту.

«Критий — Лисандру, — прочёл он на скитале. — Власть Тридцати не может быть упрочена, пока жив Алкивиад, который склоняет на свою сторону Фарнабаза и собирает войско. Завоевания Спарты в той же мере остаются под угрозой. И потому разумно было бы избавиться от Алкивиада любым способом. Фарнабаз прислушается к твоему требованию, Лисандр. Медлить нельзя: к Алкивиаду сбегутся все наши враги. И потому прошу тебя: действуй».

Прочитав письмо трижды и убедившись в том, что он запомнил его слово в слово, Сократ снял со скиталы папирус и выбросил её за окно, рассудив, что она ему больше не понадобится, а способ, каким прочитано письмо, он продемонстрирует Лисандру на указательном пальце.

Лисандр вернулся в плаще и шлеме. Уставился на Сократа тяжёлым взглядом и спросил:

   — Прочёл?

   — Да, — ответил Сократ, наматывая папирусную лепту на указательный палец. — Боги помогли мне, Лисандр. Мой палец оказался не толще и не тоньше твоей скиталы. Смотри. — Он подошёл к Лисандру и показал ему, как сложились в слова буквы на папирусной ленте, намотанной на палец. Там были только начальные слова строк, так как вся лента на пальце не умещалась. Первое слово — имя Крития — читалось полностью.