— А, Менон! — первым обратился к Менону Панен, после того как поздоровался с Харием. — И ты здесь?

Менон хотел было молча уйти, но Сократ, стоявший в дверях, не пропустил его.

   — Не торопись, — сказал он Менону. — Раз уж встретились, давай поговорим. Ты скульптор, и я скульптор — разве нам не о чем потолковать?

Панен давно знал Менона: он, как и Менон, много лет проработал вместе с Фидием: Менон — в качестве скульптора, Панен — как художник. Впрочем, Менон пришёл к Фидию уже здесь, в Афинах. Панен же начал работать вместе с братом ещё в Олимпии, где Фидий создавал Зевса. В Олимпии Фидий доверил младшему брату расписать окружавшие трон Зевса барьеры. Панен изобразил на них атланта, державшего свод неба, Геракла, Тесея, Перифоя. Фидий поклонялся мрамору, дереву, слоновой кости, золоту, самоцветам, а Панен — мелосской земле, аттической глине, понтийскому синопсису, атраментуму... Какие счастливые времена были тогда и какие горькие наступили теперь!

Знал Панен и литейщика Хария, вольноотпущенника, за помощью к которому обращались многие скульпторы, когда надо было отлить из бронзы мелкую деталь. Знал Хария и Сократ. Так что их появление здесь выглядело вполне обычно.

   — Менон спешит, и поэтому мы поговорим сначала с ним, — сказал Харию Панен. — А ты, надеюсь, угостишь нас вином, Харий? Мы шли к тебе через холм, и нас мучит жажда.

   — Могу угостить лишь молоком, — ответил Харий. — Кто дышит парами расплавленного металла, тот утоляет жажду молоком, а не вином.

   — Согласны на молоко, — сказал Сократ, — хотя молоко — это пища младенцев, а не напиток для мужчин. Но будь по-твоему, неси молоко.

   — И для тебя, Менон? — спросил Харий.

   — Не надо, — ответил Менон. — С тобой потом не расплатишься.

   — Напрасно так говоришь, — обиделся Харий. — По-моему, ты даже злоупотребляешь моей щедростью. Я плачу тебе вдвое больше, чем платят другие плавильщики, — ты это знаешь.

   — Но не от щедрости, а из боязни, что я кое-что знаю о твоих тёмных делах, Харий.

   — А кто меня втянул в эти дела? Разве не ты, Менон?

   — Хватит вам! — остановил перебранку Менона и Хария Сократ. — У вас ещё будет время разобраться в ваших делах. Сейчас же поговорим о наших. Но не присесть ли нам? Мы шли через холм, и у нас устали ноги. Да и жажда мучает, — напомнил Харию об обещанном молоке Сократ.

   — Что вам надо? — спросил Менон, когда Харий вышел. — Если вы думаете, что удастся запугать меня, то ошибаетесь: завтра экклесия примет решение о моей безопасности, потому что благо государства дороже чести одного мошенника.

   — Но это завтра, — сказал, приближаясь к Менону, Панен. — А сегодня я могу убить тебя!

   — Остановись! — встал между Паненом и доносчиком Меноном Сократ.

Менон выхватил из горнила железный щуп и прижался спиной к стене, готовый дать отпор Панену. Панен плюнул себе под ноги и отошёл к скамье, на которой стояли пустые тигли. Столкнул несколько тиглей со скамьи и сел, набычившись и сжав на коленях тяжёлые кулаки. Панен был художником, но руки у него были как у каменотёса. Такими руками можно выжимать из камней воду.

   — Присядь и ты, — предложил Менону Сократ, сам усаживаясь на толстое бревно, отгораживавшее угол, куда Харий сбрасывал шлак. — Панен тебя не тронет, — пообещал он. — Правда, Панен?

Панен промычал что-то в ответ, но остался сидеть на скамье.

Менон, не выпуская из рук щуп, присел на другой конец бревна.

   — Менон, — спросил Сократ, подвинувшись к нему, — во сколько же талантов золота ты оценил жизнь Фидия? В один, два или три? Ведь на одеяние Афины Парфенос было отпущено из казны сорок талантов золота. И наша богиня Афина стоит вся в золотом одеянии. Нет на статуе такого места, кроме лица и рук, которое не было бы покрыто золотом. Всё это видели, всё это знают. Значит, золота на ней ровно столько, сколько надо. Я прав?

   — Да, золота на статуе ровно столько, сколько надо, — ответил Менон. — Но не столько, сколько было отпущено из казны.

   — Ты хочешь сказать, что из казны было отпущено лишнее золото?

   — Да.

   — И это лишнее золото похищено?

   — Ты сам всё понял, не стоит спрашивать.

   — А с тем золотом, что на Афине, всё в порядке? Это именно то золото, что было отпущено?

   — Конечно. Другого золота не было, — ответил Менон, не совсем, кажется, поняв, о чём спросил его Сократ.

   — А как можно узнать, что на Афине именно то золото, что было выдано из казны? Ведь оно было расплавлено, перелито в другие формы, его ковали, растягивали, шлифовали. Оно совсем теперь не похоже на то, что было раньше. Золотая монета превратилась в цветок, слиток — в шлем, груда браслетов — в обруч щита.

   — Конечно, оно теперь не похоже на то золото, что было раньше, но это — то самое золото.

   — Почему же?

   — Потому что другого не было!

   — А если бы другое всё-таки было, его можно было бы теперь найти в одеянии Афины?

   — Как? — удивился Менон.

   — Не знаю как, — улыбнулся Сократ. — Но и ты тоже не знаешь этого?

   — Не знаю.

   — А не то же это самое, как если бы мы наполнили кувшин водой из двух источников, а потом попытались бы отделить воду, взятую из одного источника, от воды, которую взяли в другом?

   — Пожалуй, что то же самое, — согласился Менон.

   — И вот если бы кто-то вынес из мастерской часть золота, то можно было бы сказать, что вынесено золото полиса или какое-то другое?

   — Нельзя.

   — Фидий вынужден был отдавать часть золота плавильщикам, что бы те, расплавив его и затем смешав, получили золотой лист определённого цвета. Ведь если смешивать жёлтое золото и красное, можно получить золото необходимого цвета. Верно?

   — Верно. Вот и Харий этим иногда занимается.

   — Иногда в золото для этой цели добавляют другие металлы.

   — Об этом все знают.

   — Но чаще в золоте уже имеются примеси других металлов.

   — Да, их добавляют в золото ювелиры, у которых мы покупаем золотые вещи.

   — Стало быть, если мы взяли две вещи, одну из жёлтого золота, другую из красного, расплавили их и смешали, получив слиток, отличающийся по цвету как от первой вещи, так и от второй, то никто не посмеет утверждать, что мы добавили в слиток другой металл?

   — Конечно.

   — А если бы мы во время плавления добавили в тигель какое-то количество другого металла, то могли бы мы потом узнать, что другой металл добавлен?

—Могли бы, — ответил Менон. — По весу. Тогда слиток получился бы тяжелее, чем две расплавленные вещи.

   — А если бы мы заведомо отлили из тигля такое количество чистого золота, какое составляет добавка из другого металла? Могли бы мы по весу определить, что добавлен другой металл?

   — Не могли бы.

   — А по цвету?

   — Пожалуй, тоже не смогли бы.

   — Это тем более невозможно было бы сделать по прошествии какого-то длительного времени, верно?

   — Верно.

   — Итак, о хищении золота мы можем судить лишь тогда, когда его стало меньше, чем было. Скажем, было двадцать талантов, а осталось девятнадцать. Можно с этим согласиться?

   — Можно. К тому же я ничего другого не утверждаю, — вскинул голову Менон. — Золота на одеяние Афины было потрачено меньше, чем отпущено из казны. А разница похищена.

   — И это всё, что ты утверждаешь?

   — Да.

   — А если окажется, что золотое одеяние Афины весит ровно столько же, сколько было отпущено золота из казны на изготовление этого одеяния? Что ты скажешь тогда, Менон?

Менон встал. Встал и Сократ.

   — Тогда тебе придётся сознаться в том, что ты лжец, — подсказал он Менону ответ.

   — Я сам видел, как Фидий уносил из мастерской золотые пластины и вещи! — закричал Менон. — Он уносил их тайно! Он заворачивал их в тряпицу и тайно уносил!

   — Но ты не видел, как он их приносил, — спокойно сказал Сократ. — Стало быть, если ты не видел, то ты и не знаешь, приносил он их или не приносил. А ведь мог принести обратно, Менон. Подумай. Мог бы?