Все они существуют в самой гуще современной им жизни. Повествование о них чередуется с «обзором текущих событий», обрывками газетной информации, текстов популярных песенок. Попутно в ткань романа вплетаются более или менее короткие биографии политиков, бизнесменов, изобретателей, актеров, писателей, так или иначе ставших мифами в коллективном сознании американцев. Наконец, под рубрикой «Киноглаз» (термин, заимствованный у советского кинодокументалиста-экспериментатора Дзиги Вертова) Дос Пассос включает в общую композицию своеобразный личный дневник, в котором те же события в жизни страны изложены с точки зрения самого автора в манере «потока сознания» Дж. Джойса.

Когда произведение было издано полностью в одном томе, Дос Пассос добавил обрамляющий три его части образ голодного молодого человека, бредущего по шоссе: бродяга-американец, в котором автор видит аутсайдера, забытого, потерянного, одинокого в бурной жизни страны: «образ, вызывавший в Дос Пассосе восхищение на протяжении всей его жизни», — отмечает А. Казин.

Язык романа ярок, разнообразен, ироничен, экспрессивен.

«Переходя от одной темы к другой, все время стремясь к наиболее выигрышной современной точке зрения — что материал, мол, определяет стиль изложения, — я все эти годы развертывал повествование в самых различных формах», — говорил Дос Пассос о времени работы над трилогией.

Среди газетных цитат обращает на себя внимание высказывание сенатора Бевериджа: «XX век будет веком Америки...»

В конце романа «Большие деньги» авторский «Киноглаз» содержит мысли, противоречащие этим словам сенатора: «Ладно, мы две нации. Америка, наша нация, была побита чужаками, которые купили законы...»

Здесь автор сходится со своим современником — поэтом Майклом Голдом, в поэме «120 миллионов» заявившим: «Америка не едина, она многолика» («America is not one, it is many»).

А последний в трилогии «обзор текущих событий» сообщает о кризисе, падении акций, безработице.

«„Большие деньги“, — пишет М. Гайсмар, — выражают сумерки радикальных надежд Дос Пассоса, а его революционные герои, которым надлежало заявить в полный голос о светлом будущем, подтверждают, что, каков бы ни был Потерянный рай в прошлом, трилогия превратила настоящее в некий второстепенный ад».

Роман производит ошеломляющее впечатление и сегодня. Когда же он впервые был напечатан в США, а в скором времени и в СССР (первые два тома), поднялась бурная дискуссия.

М. Каули писал в 1937 г., что три части произведения «дают нам необычайно разнообразную картину современной жизни. Но им не удается включить, по крайней мере одну ее сторону — волю к продолжению борьбы».

Советские писатели Корнелий Зелинский и Петр Павленко в 1932 г. в открытом письме к Дос Пассосу заявили: «...В стремлении быть максимально объективным вы скатываетесь к идейному самоустранению из жизни. В этом стремлении „схватить мгновение“ Вы попадаете под влияние „Улисса“ Джеймса Джойса. <...> Это не наш, это буржуазный подход к вещам».

А литературовед А. Елистратова возражала своим соотечественникам: «...Такого рода обвинение может быть построено только на базе чисто формального анализа творческого метода Дос Пассоса. Как можно говорить об авторском самоустранении, когда каждая строка „газетных вырезок“ свидетельствует об активном вмешательстве автора, о том, что автор берет из архивов истории именно те факты, те документы, которые все в большей или в меньшей степени представляют собой сгусток противоречий данного момента».

Писатель Э. Синклер утверждал: «Дос Пассос до такой степени боится прослыть наивным человеком, что никак не может себя заставить сесть и написать просто и без выкрутас повесть, которую мы могли бы читать, не становясь обязательно время от времени головой вниз или же в лучшем случае поворачивая книгу вверх ногами».

Обвинение нелепое, особенно при сопоставлении его со словами Джона Дос Пассоса: «Чтобы сохранить объективность, человек должен сохранить что-то от наивного и необразованного детского ума. <...> Первоклассный романист, как и первоклассный ученый, должен стать одержимым собственным невежеством».

Ясен Засурский полагает, что «механистический характер экспериментаторства Дос Пассоса, его стремление к „научному“ методу уводило его в сторону от литературы», что это сопряжено «с отказом от обобщений и преуменьшением образного познания действительности писателем».

Относительно «ангажированности» писателя, его вовлеченности в политику сам Дос Пассос сказал так: «Художественные произведения непреходящей ценности должны быть одновременно и вовлеченными, и свободными. Они должны возвышаться над сегодняшним днем, превосходить минутные страсти своего времени. В то же время они должны включать в себя, хотя бы скромно и фрагментарно, человеческий дух во всем его объеме».

Наконец, возможно, прав был А. Казин, писавший в 1969 г.: «Что бы ни говорили о политических ассоциациях и идеях Дос Пассоса в последние годы, надо учитывать, что, хоть некоторые (несомненно, все) его ценности изменились, дело не в его ценностях, но в утрате многими образованными людьми веры в „историю“, вызвавшей относительную изоляцию Дос Пассоса в последние годы».

Перелом в мировоззрении Дос Пассоса начался, пожалуй, с его поездки в охваченную гражданской войной Испанию. Тогда произошла его размолвка с Хемингуэем. Если последний восторженно относился к революции, то Дос Пассоса потрясли политические склоки, подтачивавшие республику изнутри. Если Хемингуэй писал пьесу о героической деятельности республиканской контрразведки, то Дос Пассос осудил ее бессудные расправы, как и бурную деятельность в Испании советских чекистов.

На Западе это кое-кого охладило к Дос Пассосу; кто-то отвернулся от него. Но в 1938-м французский писатель, представитель «левого» крыла экзистенциалистов Жан-Поль Сартр, тем не менее, назвал Дос Пассоса «крупнейшим писателем нашего времени». А коммунист Бергольд Брехт по-прежнему считал его книги триумфом «нового реализма XX века».

В нашей же стране имя Дос Пассоса на многие десятилетия угодило в «черные списки» и не упоминалось вообще, кроме редких, исключительных, случаев. Переводчик его книг Валентин Стенич, общавшийся с автором в Ленинграде, окончил свой жизненный путь в застенках на Литейном. Его имя старательно вымарывали даже из «спецхрановских» экземпляров книг «ренегата» Дос Пассоса.

Тем временем писатель продолжал работать. В 40-е годы он создал еще одну трилогию — «Округ Колумбия», в которой, как и в нескольких исторических романах этого периода, в значительной степени отказался от языковых и композиционных экспериментов.

К стилю «США» он вернулся в 1961 г. в романе «Середина века».

Помимо беллетристики Дос Пассос писал очерки и книги по истории Америки, а также воспоминания — «Лучшие времена».

Однако его главным вкладом в историю американской и мировой литературы навсегда осталась трилогия «США» — книга, которая, по словам А. Казина, «дышит тайной Америки и всегда достаточно точна в своем воздействии, чтобы казаться простой. Но ее ощущение Америки сложно, мрачно и тревожно. Возможно, это придает ей энергию беспокойства».

был еще одним значительным представителем писателей «потерянного поколения». Его романы кажутся на первый взгляд не столь глубокими, не столь масштабными, как книги его друзей — Хемингуэя и Дос Пассоса. Нельзя, тем не менее, не согласиться с Гертрудой Стайн, писавшей Скотту: «Вы воссоздаете современный мир совершенно так же, как это делал Теккерей в „Пенденнисе“ и „Ярмарке тщеславия“, и это неплохой комплимент».

Френсис Скотт Ки Фицджеральд был ирландцем. Он родился на Среднем Западе, в Сен-Поле, столице шт. Миннесота. Детство его прошло на востоке, в Буффало, а после того как Фицджеральд-старший в 1908 г. оставил службу в фирме «Проктор & Гэмбл», семья возвратилась в Сен-Пол.

Крупные коммерсанты были, однако, предками будущего писателя по материнской линии. Отец же происходил из аристократического рода шт. Мэриленд Скоттов и Ки. От него перенял Френсис прекрасные манеры и понятия о чести, сложившиеся еще в восемнадцатом веке, которыми сын весьма дорожил.