И все же именно богатство матери открыло Френсису двери в высшее общество Сен-Пола.
ФРЕНСИС СКОТТ ФИТЦДЖЕРАЛЬД — романтический эгоист века джаза — познал трагическую любовь и отравляющую власть денег и поведал о них своему поколению.
Он с отроческих лет вел дневник, который называл «Thoughtbook»[38]. В эти же годы появились в школьном журнале его первые рассказы. В пятнадцать лет Френсис написал пьесу, сам поставил ее и сыграл в спектакле одну из ролей.
Учился Френсис не Бог весть как. Мальчишеские увлечения вроде футбола тоже не слишком занимали его. Из школы в шт. Нью-Джерси он частенько ездил в Нью-Йорк, чтобы попасть в театр. Узнав, что в Принстонском университете существует музыкальный театр, он решает поступить именно в этот университет. В сентябре 1914 г. его зачисляют студентом, а в скором времени избирают секретарем студенческого клуба «Треугольник» и членом редколлегии журнала «Тигр». Его рассказы и стихи печатает и студенческий литературный журнал «Нассау Лит». В 1916-м из-за болезни Френсис оставляет Принстон. Весной следующего года происходит разрыв с любимой девушкой. Оправиться от ударов помогает чтение: Суинберн, Шоу, фантаст Герберт Уэллс. Возвратившись в Принстон, Френсис уже исполнен решимости стать писателем. К весне он написал и опубликовал в «Нассау Лит» девять стихотворений, пять либретто музыкальных ревю и восемь рассказов.
Лето 1917 г. Френсис провел в Сен-Поле, откуда писал университетскому товарищу, будущему критику Эдмунду Уилсону, что посвятил свое время питью джина и изучению философии (Джеймс, Шопенгауэр, Бергсон).
В это же время он начинает работу над первым романом и сдает экзамены для поступления в регулярную армию, а в ноябре отбывает в офицерский учебный лагерь Форт Ливенворт, шт. Канзас.
Ему было неполных двадцать два года, и он был поразительно красив классической красотой, которую портил только плотно сжатый рот с узкими губами. Относительно невысокий, он обладал изящной фигурой. В глаза окружающим бросались его желтые сапоги со шпорами, которых не было у других офицеров.
Таким Френсис предстал в сельском клубе перед восемнадцатилетней красавицей Зельдой Сэйр, шестым, обожаемым ребенком в семье судьи, названной по имени цыганской королевы из какого-то романа. Зельда курила и пила джин. Она с детства занималась балетом, танцевала легко и, презирая приличия, щека к щеке с партнером. Впоследствии она вспоминала, что во время танца ей казалось, будто у Скотта крылья за спиной и он не летает, только идя на компромисс с условностями. «Она была самой прекрасной девушкой, какую я видел в своей жизни, — писал Скотт. — Я сразу понял, что она просто должна стать моей». Их потянуло друг к другу с первой встречи, и Эдмунд Уилсон был, вероятно, прав, говоря, что, если была когда-либо пара, идеально подходившая друг другу, это были Скотт и Зельда. Они писали друг другу записки и изливали восторги в своих дневниках — кстати, одинаково безграмотно.
Скотт был романтическим героем, общительным, оживленным, впечатлительным и исполненным мечтаний об успехе, богатстве и славе.
С романом поначалу не везло: рукопись, посланную в издательство, вернули с отказом. Но Френсис не унывал. Любовь окрыляла его. На войне он так и не побывал: она успела окончиться. Выйдя в отставку, он подарил Зельде обручальное кольцо своей матери и написал письма ее родителям. Несколько раз он безрезультатно просил руки Зельды. Потом уехал в Нью-Йорк. Служил литературным сотрудником рекламного агентства. Потом удалился к родителям и работал над своим романом.
В сентябре 1919-го издательство приняло к печати роман, носивший название «По эту сторону рая», а в ноябре Зельда согласилась стать женой Скотта. Книга вышла из печати в марте 1920 г., а накануне Пасхи, ярким солнечным днем 3 апреля, Зельда, похожая на богиню весны, вышла из католического собора Св. Патрика в Нью-Йорке супругой Френсиса.
Им предстояло прожить еще десять лет вместе, а потом вследствие алкоголизма Зельда практически не покидала психиатрическую лечебницу, и совместная жизнь супругов прекратилась. Но и годы фактического супружества были не из легких, хотя любили они друг друга искренне и сильно.
Хемингуэй вспоминал, что Скотт как-то рассказал ему о своей семейной жизни и это была «по-настоящему грустная и, я уверен, правдивая история»: Зельда ревновала Скотта к его работе, а он ревновал ее к мужчинам. Зельда жевала резинку, демонстрировала колени. Оба крепко пили. Писательница Дороти Паркер (1893—1967) вспоминала, что с первых дней супружества Френсис и Зельда вели себя так, будто намеренно хотели вызвать в окружающих шок. «Но они оба выглядели так, точно только что родились из солнца. Их юность была поразительна. Все хотели знакомиться с ним. „По эту сторону рая“ <...> в 1920-м воспринимался как экспериментальный роман. Он открыл новый пласт». Тридцать три тысячи экземпляров романа были проданы за восемь месяцев, а Скотт вдруг стал «архетипом[39] того, что нужно было Нью-Йорку».
В первом романе Скотта увидели себя те, кто вступил в жизнь после Первой мировой войны — поколение, которое, как писал Фицджеральд в своей книге, «более предыдущего испытывало страх перед нищетой и поклонение успеху, когда, повзрослев, узнало, что все боги умерли, все войны отгремели, всякая вера пошатнулась». Война заставила их задуматься о ценности жизни как таковой, о ее быстротечности и бессмысленности кровопролитий.
В «Моем поколении» Скотт сказал: «Старая клевета, будто мы были циниками и скептиками, с самого начала была чепухой. Наоборот, мы глубоко верили». Как пошатнулась эта вера и рассказывает книга, написанная живым и разнообразным языком — от изысканно утонченного до разговорного жаргона.
Герой первого романа Скотта Эймори Блэйн ведет жизнь, на первый взгляд, бездумную, как и те, кто окружает его в Принстоне. Однако из его разговоров и переписки с монсеньором Дарси, некогда влюбленным в его мать, читателю становится понятно, что молодой человек пытается осмыслить жизнь и себя самого в этой жизни. Наставления Дарси выявляют прежде всего скрытые в юноше положительные задатки. «Священник, казалось, читал мысли Эймори раньше, чем они прояснялись для него самого».
Молодому человеку кажется, что за время, проведенное в Принстоне, он растерял половину того, что составляло его личность.
— «Ничуть, — возражает Дарси. — Ты всего только утратил большую часть тщеславия». Он указывает Эймори на его стремление все классифицировать как на желание выявить типичное и называет это ядром схоластической философии, а самого Блэйна — медиевистом, т. е. человеком, мироощущение которого близко средневековью. Предостерегая юношу от подобных попыток, монсеньор предупреждает, что типы с течением времени могут меняться, даже он сам, полагая, что в каком-то случае находится на высоте, может на деле поступить наихудшим образом. В равной степени Эймори не следует, полагает Дарси, прислушиваться «к дуракам и мудрецам», которые попытаются оценивать его самого: «сохраняй ясность ума <...>, и что бы ты ни сделал своим ремеслом — религию, архитектуру или литературу — я уверен, тебе безопаснее будет держаться церкви».
Уходят на войну друзья Эймори по колледжу. И среди еженощного кочевья по ресторанам, среди ночных променадов Эймори охватывает неизъяснимый страх. Его привлекает соученик по имени Берн Холидэй, исповедующий пацифизм, увлекающийся социалистическими идеями и запоем читающий Льва Толстого, Ницше и Уитмена. Хотя Берн поверхностен и наивен, Блэйну кажется, что тот — развивающаяся личность, тогда как он, Эймори, стоит на месте. По мнению монсеньора Дарси, Берн — «великолепный парень». Однако священник резко возражает против эпитета, которым Холидэй наградил его самого: «Я был шокирован, когда ты написал мне, что он полагает, будто я блистателен, — пишет Дарси юному другу. — Ни ты, ни я не блистательны. Мы экстраординарны, умны, мы способны привлекать людей, создавать атмосферу <...>, но блистательны — вот уж нет. <...> Мы обладаем глубокой верой, хотя твоя пока еще не сформировалась; мы ужасно честны, и этого не может поколебать вся наша софистика, а сверх того — мы по-детски простодушны, и это удерживает нас от настоящего зла».
