Близится свадьба Сменхкара и Меритатон. Тем временем умерла царица-мать, и государственные дела уже ведет Сменхкар, в беседах с Эхнатоном обвиняющий Нефертити в том, что в час скорби той нет подле фараона. Эхнатон же погружен в сочинение гимнов Атону и изложение своей религии на папирусах. После бракосочетания Сменхкар разделяет власть с тестем. Более того, к нему переходят все «божественные титулы» его тещи. Имя Нефертити, украшающее стены ее дворца, уничтожают по приказу молодого фараона, который собирается жить в доме царицы с молодой женой, полностью разделяющей мнение Сменхкара о «предательстве» матери. Но и отцу она бросает упрек: «Какое право ты имел бередить всех своими идеями?»
Нефертити удаляется к приемным родителям и, живя там, помогает Гилухипе ухаживать за больными в ее госпитале.
А на сидящего за своими папирусами Эхнатона вскоре обрушивается сокрушительный удар: в присутствии Мерсура Сменхкар открыто заявляет ему о своем предательстве, о том, что притворялся адептом его веры ради захвата власти, и, нагло насмехаясь над тем, как «с жадностью голодного пса кидался на лесть» наивный Эхнатон, сжигает его священные писания.
Дядя Эхнатона, Ай, держит сторону племянника: он хочет женить своего сына на младшей дочери Нефертити. Но сознает, что вскоре ему придется вступить в конфликт с Мерсуром. И однажды в пришедший в упадок Эхетатон донеслись вести о смерти Сменхкара и бегстве его отца. Тутанхатон женится на Анхесенпатон и увозит ее в старую столицу. Эхнатон пешком уходит из своего дворца — в отличие от практичного Дутмоса, не захватив с собой даже золота: автор определяет это как своеобразную форму наготы. Удалившегося от власти фараона приютил Тати: тот самый полубезумец, что некогда швырнул в него статуэткой Осириса. Тати огородничает, Эхнатон учится ему помогать. А вечерами фараон проповедует, а Тати внимает его учению. Нефертити вернулась — не как царица к своему фараону, а как жена к мужу. «Супруги хранили тайну, говорить о которой не желали, но которая заключала в себя не только их любовь, но и веру, и их совместные дела, и страдания».
В старой столице между тем происходили серьезные перемены. Фараон изменил имя, теперь он стал Тутанхамоном. Официальная религия признала вновь бога Амона, а последователей учения о боге Атоне ждет кара. Через некоторое время сторонники Эхнатона и его веры восстали, требуя его реставрации. Ай подавил восстание и прислал своих людей, чтобы арестовать племянника. Верный Маху — слуга, предупредивший Эхнатона еще о первом заговоре Айпи, — бросается с копьем на офицера стражи, но страшный по силе удар разит наповал его же господина, прикрывшего стражника своей грудью.
Эхнатон умер в своей вере, и жизнью, и смертью доказав верность своим принципам. И, хоть исторически обстоятельства смерти его остаются тайной, допущение писательницы вполне логично, как логичны и все вопросы, которые поднимает ее мудрая книга.
Идеи добра, красоты и мира преданы двумя враждебными друг другу силами. А сам носитель этих идей был нужен и тем, и другим лишь как символ, как знамя в политической игре.
Возможно ли насаждать государственную идею сверху? Возможно ли в одночасье внедрить новую идеологию, заставить народ отречься от старых, привычных верований? Как соотносятся понятия: человек, историческая личность, миф о герое? Проблема старого и нового государственного мышления — одна из главных тем романа. Но это в равной степени роман о духовности человека, общества и власти. На примере жизни обогнавшего свое время Эхнатона мы видим, что индивидуальностью делает человека именно духовность. Имперская власть, впрочем, как и хаос сметающей все на своем пути к власти первобытной демократии, зачеркивает индивидуальность. Но способна ли одухотворенная гуманная власть отстоять самое себя? Насущные во времена Эхнатона, эти темы не утратили актуальности ни в дни создания книги, ни, если вдуматься, даже сегодня.
В 1955 г. Джакетта Хоукс опубликовала книгу путевых впечатлений «Путешествие вниз по радуге», написанную вместе с Дж. Б. Пристли после поездки по США, в которой авторы осудили поджигателей войны и убожество «массовой культуры».
На время визита супругов в СССР здесь были забыты слова тех критиков, кто, подобно Олегу Меркулову, за два года до того уверял, что «к концу своего творческого пути Пристли сошел с трибуны писателя-гражданина на подмостки к тем английским литераторам, которые служат на потребу вкусам недалекого обывателя». Но через год знакомая нам уже Е. Домбровская категорически отказывала писателю в глубине характеров его героев и, уж конечно, идейного содержания его произведений. А в 1971-м доктор искусствоведения А. А. Аникст не без высокомерия подытожил: «Лишь немногое из созданного им достигает уровня подлинной художественности».
Думается, JBP, как кратко называли автора на родине, не читал о себе не только поверхностной работы Домбровской, но и «фундаментальной» статьи Аникста в Краткой Литературной Энциклопедии. Но кажется, что этим суровым критикам посвящены едко иронические строки в «Павильоне масок» (1975), изображающие некоего д-ра Перкиссона, отказывающего автору в артистизме, но просящего его помощи в литературной обработке разрозненных воспоминаний его предков.
«Я предупредил его, — пишет Пристли, — что если соглашусь воспользоваться этим материалом, то напишу то, что мне нравится, поскольку я всегда пишу прежде всего для собственного удовольствия, а если это не придется ему или кому-то из его семьи по вкусу, то ничем ему не смогу помочь».
В этой повести явно ощущается усталость Пристли от критики вообще. Видимо, объяснения с «заказчиком» в прологе и эпилоге и призваны дать отпор нападкам всякого рода зоилам[35].
«Я бы написал об этом иначе», — говорит обиженный Перкиссон, и автор с удовольствием парирует: «Но вам, сэр, это не удалось. А вот я написал... по-своему».
Да, эта забавная повесть написана весьма оригинально.
Действие ее разыгрывается в одном из мелких княжеств на юге Германии в канун тревожного 1848 г., в изображении Пристли очень напоминающего бунтарский 1968-м. Старейшина английского литературного цеха может показаться циничным в описании «революционной ситуации»: слишком уж она напоминает бурю в стакане воды, слишком болтливы политики, глупы воинствующие, но трусоватые студенты, театральны (в данном случае — буквально!) толпы «негодующих масс». Но восьмидесятилетий мудрец многое повидал на своем веку и прекрасно знал, чем кончается любой бунт, любая революция, что представляют из себя возглавляющие ее болтуны, чьи интересы они в первую очередь представляют...
Его высочество Карл влюбился в некую Клео Торрес, некогда безработную пражскую танцовщицу Фанни Донован, дочь испанки и ирландца, которую швейцарский представитель дома Ротшильдов Штокхорн спас от голодной смерти и увез в Петербург, где она вскоре нашла себе покровителя. Карл выстроил для возлюбленной дворец, прозванный Павильоном масок. Там она живет с «дуэньей» Шарлоттой и «секретарем» Николо Новельдой — ловким шарлатаном-итальянцем, «занимающимся ее душой: составляющим ей гороскопы, гадающим на хрустальном шаре и картах» и т. д. Присутствие распутной Клео вызывает возмущение «добропорядочных» граждан, один из которых — сильно напоминающий шекспировского Мальволио глава партии радикалов фон Марштайн — не прочь тем не менее вкусить с нею сладости греха. Однако не удовлетворение тайных порочных желаний ханжей-пуритан в душной провинциальной атмосфере влечет Клео, а парижская сцена. Дурной подражатель Байрону француз Виктор Ватанн, предлагает ей бежать. Новельда берется устроить этот побег и с блеском осуществляет свой план, не забывая собственных интересов. Подобно Гамлету, он обращается за помощью к актерам только что закрытого пуританами народного театра, и те разыгрывают мятеж, от которого будто бы и приходится бежать возмутительнице общественного мнения Клео. Сам Новельда тоже покидает опостылевшие стены Павильона масок и границы княжества, чтобы найти свое счастье в далеком Уругвае, где его ждет богатый [...] и куда с ним направляются питающая к нему материнские чувства бездетная Шарлотта и ... Луиза, жена его высочества [...]а.
